Принцип Маятника

Cамым характерным для позднекапиталистического фетишистского потребления становится то, что приобретается нечто все более и более иллюзорное. Удовольствие от современного порнофильма не может сравниться с тем, что испытывает потребитель, сходящийся с проституткой, когда он хотя бы кратковременно владеет своим «товаром», и даже с удовольствием от раннего «холостяцкого» кино, в котором «товар» непосредственно адресуется зрителю как потребителю. В кадре «коммерческого плана» работающий вхолостую пенис конденсирует все принципиальные характеристики позднекапиталистического, ориентированного на удовольствие потребительского общества — удовольствие как бесплодный оргазм, как неспособность истинно насладиться богатством и природой, что, в свою очередь, свидетельствует о закате фаллократии и ставит в повестку дня зарождение экономики, основанной на иной сексуальной политике.

(C) Линда Уильямс. Фетишизм и визуальное удовольствие тяжелого порно

Практически во всех иностранных фильмах используется в той или иной степени «принцип маятника»: начиная с мелодрам и заканчивая ужастиками или триллерами. Принцип этот довольно прост, и грамотно применяя его, можно из любого дерьма сделать шедевр. Разумеется, при соответствующих затратах на спецэффекты и кастинг.

Сейчас я вам расскажу, как это делается. Существует некий абстрактный маятник, слева у которого написано «все хорошо», а справа «все дерьмово» — назовем его «Маятник внутреннего настроя фильма» (в дальнейшем именуемый просто «маятник»).

С началом фильма маятник находится в положении «все хорошо», но неумолимо движется к отметке «все хреново», чтобы вновь вернуться ко «всему хорошему». Я, конечно, утрирую — на самом деле более правильно крайнюю левую точку амплитуды маятника назвать «плюсом», а правую — минусом. И весь фильм маятник качается. От амплитуды и частоты зависит так называемая напряженность фильма: если в течение фильма сюжет 20 раз менялся от «плохого» к «хорошему» и наоборот, причем менялся с сумасшедшей скоростью — значит, амплитуда и частота у маятника весьма велика. Значит, фильм очень «триллерный».

Последняя «слезная» мелодрама, которую мне довелось посмотреть, была «Ноттиг-Хилл». Сюжет пересказывать не буду, там все стандартно: в общем, Хью Грант — простой американский парень, Джулия Робертс — простая американская супер-актриса . Они влюбляются, гуляют, то да се, и вот, когда уже все лучше не бывает, она просит подняться его к себе в номер. А там — правильно! — ее «друг», с которым она якобы рассталась. Бедный и обиженный Хью Грант ходит по городу, звучит слезная музыка, показаны во всей красе душевные муки. А вы что хотели? Маятник качнулся в другую сторону. Не все коту масленица.

Потом, разумеется, они мирятся, Робертс остается у него на ночь, мятник летит в обратную сторону, а утром к нему в дом нагрянула толпа журналистов (Джулия же по фильму — знаменитость). И все начинается с начала...

Ну а триллеры... Тут уж сам Бог велел использовать маятник. Правда, тут у него несколько другая траектория — он почти никогда близко не подходит к точке «все хорошо», разве что в начале фильма.

И вся ситуация следует одному из правил закона Мэрфи — «Если ситуация не может ухудшится, она ухудшается».

Для удобства объяснений я нарисовал небольшую схему, в которой попытался отобразить некий условный триллер. Итак, смотрим.

Точка 1 — начало фильма. Все хорошо и замечательно, поют птички, цветут цветочки. Травка зеленеет, солнышко блестит.

Точка 2 — автобус захватывают террористы, злой маньяк стучится в вашу дверь, ваша собака гадит на ковре — в общем, происходит нечто, делающее ситуацию не совсем радужной.

Точка 3 — добрый полицейский стучится в дверь, в автобус врывается группа ОМОНа, собака, оказывается при ближайшем рассмотрении, нагадила не на ковер, а на бумажку на ковре. Ситуация, казалось, бы нормализуется. Но тогда куда десть остальные 60 минут фильма? И тут наступает

Точка 4 — доброго полицейского убивает злой маниак, отряд ОМОНа расстреливает вражеский снайпер, маленький ребенок наступает на собачье дерьмо и размазывает его по ковру. Все стало даже хуже, чем было в точке 2.

Точка 5 и 6 — аналогично (еще один добрый полицейский стучится в дверь, и т.д.) Причем повторять точки 3-4-5-6 можно бесконечно долго, делая ситуацию еще хуже. «Если ситуация не может ухудшится, она ухудшается».

Любопытна точка 7. Это так называемый «ложный конец фильма» — довольно часто используемый прием. Например: злобного маньяка вы зарезали ножом, террористов обезвредил сантехник, раньше служивший в Спецназе, собачье дерьмо убрано с ковра. Пора праздновать победу. Вы открываете бутылку шампанского, целуетесь с сантехником если вы женщина, или с женщиной, если вы сантехник, собаку гладите по голове.

Да, я иронизирую. Тем не менее, есть много фильмов, где этот прием используется довольно неплохо. К примеру фильм «Игра». Подсчитайте, сколько там «ложных концов»? Штук пять, не меньше. Обычно же ограничиваются одним — двумя : утомлять зрителя нехорошо.

И тут — внезапно — наступает точка 8. Маньяк оказывается недорезанным, в автобусе в туалете пряталось еще десять террористов, а вашу любимую собаку врасплох застала диарея. Снова все плохо. Зритель в напряжении — НЕУЖЕЛИ? все закончится победой «злых сил»?

Точки 9-10 аналогичны точкам 5-6 и служат для того, чтобы еще сильней помотать зрителям нервы.

Точка 11 — это конец. Во всех хороших, «серьезных» триллерах, он должен быть не слишком хороший. Например, злой маньяк успел-таки порезать половину ваших родственников, ... (дальше продолжите сами)

При правильном использовании «принципа маятника» можно творить шедевры. А в следующей заметке — рассказ о том, как НЕ использовался этот принцип и что из этого всего вышло.

О Великом и Могучем

ОК. Немного погружу. То что мы называем «словом» с точки зрения лексики — это лексема. Когда вы смотрите в словарь и ищите незнакомое слово — вы читаете в словаре именно лексическое значение. Открываем словарь и ищем, что за очередное умное слово употребил Спекатор... ага, вот оно: «ЛЕКСЕМА, ы, ж. В языкознании: отдельное слово во всей системе его значений и форм.» Ну или вот: «ЗНАЧЕНИЕ ЛЕКСИЧЕСКОЕ, часть смыслового содержания, присущего слову как лексеме (в отличие от грамматического значения, присущего ему как члену грамматического класса слов).» Теперь проясняется? Лексема в конкретной реализации — это лекс. Например, «богатый стол» и «деревянный стол». В первом случае один лекс, во втором — другой. Впрочем, разговор не об этом.

Разговор совсем у другом. Есть такая вещь, как «чувствовать язык» — способность, которой владели все великие писатели, и которой владеем и мы, но на бессознательном уровне, поэтому вполне сознательно совершаем кучу ошибок, которых и ошибками-то назвать трудно: сказали слово, и чувствуем: вроде правильно сказали-то, а все равно что-то не то...

Объясняется все просто: Представьте себе детскую игрушку — пирамидку, в которой на штырек надевают сначала большое кольцо, сверху — поменьше, сверху — еще поменьше. Представили? Слово, вернее, лексема — мы рассматриваем сейчас слово именно с этой точки зрения — такая же пирамидка. Лексема состоит из синлексем, как игрушка — из колец. Синлексемы формируют лексическое значение слова. Синлексема — это «кусочек» значения, а вместе несколько синлексем формируют слово.

Пример: Слово «Бежать». Словарь дает такое значение: «Двигаться быстро, резко отталкивающимися от земли движениями ног.» Немного подумав, мы разбиваем это значение на две синлексемы: «двигаться быстро» и «с помощью ног». Логично? Берем второе слово, по значению очень близкое к первому: «Нестись». Смотрим значение: «Двигаться вперёд с большой скоростью». Выделяем синлексему: «двигаться быстро». Вроде бы, два слова похожи, однако, можно сказать «Он несся на своей лошади во весь опор», и нельзя «Он бежал на своей лошади во весь опор». Чувствуете нюанс?

Пример грубый, не спорю: только очень неграмотный человек может так сказать. Но проблема в том, что как и в игрушке с кольцами, в лексе (в слове, если вам угодно) есть и совсем маленькие детальки, совсем тонкие нюансики. И вот чем лучше человек видит эти детальки, тем лучше он «чувствует язык». Причем часто происходит это чисто интуитивно, в конце концов, не все же знают, то такое синлексема, верно?

В качестве домашнего задания: фраза из одного дешевого романа: «безразлично ворковали». В общем, там сидели две подруги и «безразлично ворковали». Кто понял, в чем здесь ошибка — может не читать следующий абзац. Кто не понял — читайте.

ОК. Что автор хотел сказать? Автор хотел передать следующие нюансы: две подруги тихо и не очень шумно, хотя и безразлично, говорили, возможно, и ни о чем. Однако лезем в словарь и смотрим значение слова: «Ворковать. О влюблённых: нежно разговаривать (разг. шутл.).» А теперь не слушая словарь, пытаемся разбить значение слова на синлексемы сами. Просто прислушиваемся к своим ассоциациям.

Итак, ворковать.

1. Говорить. (самое большое кольцо в нашей игрушке, на которое будут ложиться остальные)
2. Говорить тихо, негромко. (согласитесь, ворковать — это почти шептаться)
3. Говорить интимно, вероятно, вдвоем. (ворковать втроем — пахнет шведской семьей).
4. Говорить нежно.

В общем, две подруги говорили негромко, вдвоем. Но они не могли «безразлично ворковать». Во-первых, они не влюбленные. Во-вторых, одновременно «нежно» и «безразлично»... Понятно?

Для тех, кто все понял: следующая фраза из журнала «Cool Girl»: «После смерти сестры он начал юзать героин». Найдите тут ошибку. Даже дело не в том, что употребление жаргонизма «юзать» не совсем оправдано — журнал же типа «кул» и все такое, и его создатели стараются не отставать от «моды». Ошибка не в этом, хотя и в этом тоже.

Но по порядку. Слово «использовать» в русском языке является однокоренным со словом «польза». Ис-пользовать, то есть извлекать для себя из чего-то пользу. Поэтому говорят «он употреблял наркотики», но не говорят «он использовал накротики». Логично?

«Юзать». Да, это «красивое, новое слово». Пошло от английского «use», что значит «использовать». Этот же «use», но в значении существительного имеет значение «польза» (what’s the use of it? — какая в этом польза?). Рядом стоит слово «useful» — «полезный». Слово в широкие массы пошло от компьютерщиков, причем синлексема «пользы» за «юзать» закрепилась на чисто бессознательном уровне. Например, «я юзаю эту программу», я «юзаю четвертый пень». Говоится «я юзаю» обычно именно в значении «я это использую, и мне это нравится, и я получают от этого пользу»: — Ты для обработки хтмл-я че юзаешь? — Я блокнот. — Ну ты извращенец, все нормальные люди homesite юзают!

Да, разумеется, англо-говорящие люди не говорят «I use drugs». Впрочем, они вполне могут так сказать, но подразумевая под словом «drugs» не наркотики, а лекарства. Потому что от лекарств — польза. Итого: героин не ис-пользуют, его употребляют.

Да, ну и меня всегда коробила реклама памперсов. По-моему, в рекламных текстах надо всеми силами избегать двусмысленности: «Когда я стала пользоваться памперсами, кожа на заднице моего малыша стала мягкой и шелковистой». «Пользоваться памперсами». Возвратная частица «ся» как-то позволяет предположить, что эта розовощекая тетенька сама носит памперсы. А ведь все просто: «я пользуюсь зубной пастой» и «я использую „Комет“, чтобы убить всех микробов». Что стоило сказать «Когда я стала использовать памперсы для моего малыша, его кожа...»?

Я научу вас, мать вашу, Великий Могучий любить! :)

Реинкарнация

В бесконечных рефлексиях и мечтах о моем будущем я хотел бы быть богатым сукиным сыном, владельцем супер-корпорации вроде «Майкрософта». Я хотел бы провести всю свою жизнь в грехе и разврате, устраивая пышные и помпезные оргии по субботам. Я хотел бы жениться на толстой негритянке и иметь от нее двенадцать детей. Я хотел бы много чего, но только хотел бы, потому что потратить свою жизнь сразу всеми способами не получится. Увы.

Вариации же на тему «а было бы забавно, если» занимают все больше и больше места в моих мозгах. Да, безусловно, зарабатывать по сто штук баксов в месяц — не так уж и плохо. Но это значит отказаться от оргий по субботам и проводить на работе восемь дней в неделю. К тому же это не так забавно, как думается. «Не в этой жизни».

И тут приходит спасение — мысль о реинкарнации, перерождении и жизни после жизни. Что если всех нас ждет перерождение? Нет, идея, что «все, кто стоил весь этот бардак, ушли не в землю, не в гранит, не в песню, а превратились в маленьких собак» меня не устраивает — коль уж перерождаться — так только в человека, каждый раз в разного. Но только не в женщину — я же сказал в человека :)

Знать бы, знать бы наверняка, что впереди бесконечная и бессмысленная цепочка реинкарнаций — можно было бы в этой жизни быть нью-йоркским бомжем, а в следующей — богатым владельцем корпорации. По крайней мере, было бы забавно.

Но больше всего меня пугает не сам факт возможного отсутствия жизни после смерти — предположить такое было бы также глупо, как предположить невозможность начать игру заново после надписи «Game Over». Меня мучает один вопрос: а что если я каждый раз не меняюсь? Если я каждый раз делаю один и тот же выбор? Если в каждой жизни я не хочу иметь свою машину и ездить отдыхать на Кипр? (You are not your job. You are not the money in your bank account. You are not the car you drive. You are not how much money is in your wallet.) Если в каждой жизни одни и те же правила, я иду по проторенному пути и меня убивают и надпись «Game Over» появляется просто в разных местах — то ближе к концу игры, то дальше.

А так ведь хотелось иметь яхту, машину, виллу и Памелу Андерсон. Но только не в этой жизни.

Последний сон разума

 — Ты хочешь знать, как быть, если что-то сделал не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы.

Эрих Мария Ремарк «Три товарища».

Эта неделя выдалась неделей чтения. За последние пять дней я прочитал роман «Последний сон разума» Дмитрия Липскерова, сборник рассказов Пелевина и четыре романа Эриха Марии Ремарка. Опять ездил в Красноярск; четырнадцать часов туда и четырнадцать обратно. Поезд — дивное место: куча народа, объединенных одной общей целью — как можно быстрей и безопасней убить пол-суток. Способы не отличаются особым разнообразием: чтение, разговоры, еда и сон. Вернее, еда, сон, разговоры и чтение. Через десять-пятнадцать минут после отправления поезда на народ нападает прямо-таки дикий жор и весь вагон дружно садиться трапезничать с таким аппетитом, будто не ели пару дней. После чего — либо спокойный послеобеденный сон, либо разговоры. На обратном пути «повезло» — рядом ехали три тетьки-мешочницы в Новосибирск «затариваться». Час на еду, пять — на сон, восемь — на разговоры, кто сколько трусиков / лифчиков / кофточек / рубашек купил — продал, сколько было заработано и на что потрачено. К концу пути хотелось перегрызть им горло. Парень на боковой полке полдороги спал, полдороги читал книгу с красочным названием «Стерва».

Я читал. Липскерова и Пелевина — туда, Ремарка — обратно.

Впечатления. «Последний сон разума» — «никакая» книга. Хотя и местами забавная. Но мне не понравилась. Что касается классификации книг, то у меня она такая: очень хорошая книга, хорошая книга, «никакая» книга и полное дерьмо. Под два последних определения у меня попадает большинство книг; книги, которые можно читать, но которые оставляют меня фригидным, подпадают под категорию «никаких»: к ним относится практически весь Лукьяненко, Фрай и куча всего, что у остальных людей считалось бы «неплохими книгами».

«Хороших книг» для меня очень мало, а «очень хороших» — вообще единицы. Две единицы ;)

Помимо того, есть внекатегориальная группа — «забавно». Асприн, к примеру, это «забавно». Пелевин (впрочем, о нем — позже) — тоже «забавно». Просто «забавно». «Никак», но «забавно».

Не было бы так забавно, было бы вообще «никак», то есть дерьмo.

Липскеров. Дмитрий. «Пространство Готлиба», «Сорок лет Чанчжоэ» и «Последний сон разума» — три романа, которые я у него читал. Хотелось бы сказать «спасибо» Михаилу Галушко — это он, озаботясь уровнем моей начитанности, дал прочитать этого автора. Спасибо.

Тем не менее, Липскеров — это просто «забавно». «Сорок лет...» сильно смахивает на «Сто лет одиночества» Маркеса. «Готлиб» — бред и пелевищина, «Последний сон» — очень никакая книга. Я бы даже назвал ее дерьмовой, но не хочу обидеть тех, кому она нравится. Просто МНЕ не очень понравилось. И я попытаюсь объяснить, почему. По порядку. Для тех, кто собирается прочитать этот роман, дальше лучше не смотреть — иначе все удовольствие от прочтения будет испорчено. Я вас предупредил.

Итак, конец. Конец в романе сильный и неожиданный. Последние две страницы переводят роман из раздела «полное дерьмо» в раздел «забавно». Все. Больше в романе нет ничего хорошего. Конец выдержан в духе Пелевинских рассказов: все повествование переворачивается с ног на голову и остается там еще несколько минут после прочтения, пока мозг переваривает полученную подножку. Для рассказов и новелл это очень неплохо — пять минут тратится на прочтенье новеллы, и еще пятнадцать на осмысление нежданного-негаданного конца и возгласы «ай да автор, ай да сукин сын!». У Липскерова все по-дугому — полтора-два часа на прочтение романа, десять минут на то, чтобы обозвать автора сукиным сыном и вся оставшаяся жизнь на то, чтобы никогда не возвращаться к этой книге.

Сильный конец, но не «романный».

Коротко о фабуле: Татарин Илья торгует в магазине рыбой. Жизнь у него не сложилась. В детстве он пошел купаться с девушкой, которую любил и она утопла. После чего у него и не сложилась жизнь. Это завязка. После чего идет много-много бреда с привлечением разных героев, тесно взаимосвязанных друг с другом и разными фантастическими событиями: татарин превращается то в рыбку, то в птичку, то в таракана; встречает свою умершую возлюбленную в виде рыбки, птички и стрекозы, оплодотворяет ее в виде рыбы, она откладывает икру, из которой вылупляется сто младенцев, этих младенцев после их вылупления и выхода из пруда злые вороны заклевывают насмерть, остается только трое... и так далее... В общем, идет много-много бреда, заставляющего сильно усомниться в нормальности автора. В общем, «пелевинщина».

В качестве лирического отступления. Мама нашла у меня на полке Пелевина и взялась почитать какой-то рассказ. Я с удовольствием стоял рядом и наблюдал соответствующие состояния, которые бывают у всех, «севших» на Пелевина. Обычно люди застревают на каком-то одном из них. Я стою радом и по маминым вопросам сужу по ее состояниям: — А кто это вообще такой? (состояние первое) — Супер-модный писатель.

Спустя некоторое время: — А он вообще психически нормальный? (состояние второе) — Нет

Мама доходит до конца рассказа. Обдумывает. Внезапно находит в Пелевине небывалую глубину и тайный эзотерический смысл и начинает испытывать к нему даже симпатию (состояние третье).

Итак, «Последний сон» читается на втором состоянии — на состоянии сомнения в авторской нормальности. Кто-то, возможно, читает роман исключительно ради бреда и пытается расшифровывать его, как песни Гребенщикова. Следует признать, что бред хорош, и не поддается расшифровке, как и песни БГ.

Ближе к концу высказывается в общем-то довольно старая концепция, что в момент смерти мозг из-за недостатка кислорода начинает глючить по-черному и все эти белые туннели после смерти, ангелы и прочее — «последний сон разума». Причем из-за субъективного восприятия времени во время сна последний сон может длиться очень долго.

И после огромного количества бреда, когда автор уже прочно записан в сознании читателя в дурдом, идет новелловский конец...

Напомню начало: «Татарин Илья торгует в магазине рыбой. Жизнь у него не сложилась. В детстве он пошел купаться с девушкой, которую любил и она утопла. После чего у него и не сложилась жизнь.» Потом — огромная порция бреда. На последних двух страницах оказывается, что Татарин Илья в детстве пошел купаться с любимой девушкой, после чего утонул ОН, а не девушка, и ВЕСЬ РОМАН — это предсмертный бред (aka «последний сон разума») татарина, а его девушка осталась жива и плачет по нему. Весь бред спихнут на татарина, автор снимает с себя подозрение об умственной неполноценности и роман сразу приобретает пресловутое «двойное дно», тайный смысл «и все такое».

Итого — это «не мое». Не люблю читать бред татаринов. К этому я абсолютно фригиден.

Про Пелевина и Ремарка — позже. Но Ремарк — это хорошие книги...