Как правильно работать с убеждениями

Вывели с клиентом универсальную «инструкцию к терапии». На случай, если кому-то это нужно.

Как часто и бывает, у него была мечта сначала что-то поменять в голове, а потом зажить по-новому. Заговорили и про популярную «работу с убеждениями», которая выглядит логично: именно они ограничивают! Особенно эти, «ограничивающие убеждения». Ну, вы знаете.

В процессе определили, что «убеждения — это выводы о жизни, которые формулируются на основе жизненного опыта». В конечном итоге вывели чуть более сложную схему, чем «поменял убеждения — зажил по-новому», которая выглядит так: «на терапии осмысляешь жизнь, начинаешь действовать по-другому, получаешь новый опыт («тестируешь реальность»), на основании опыта меняешь убеждения». Та-дам!

Главное, что клиент остался доволен и понял, что надо что-то делать, одних усилий мысли недостаточно. Я же в свою очередь на днях увидел рекламу Экспоненциального Коучинга, который тоже (в очередной раз) предлагает «работать с убеждениями» и не выдержал.

Схема, написанная выше, хорошая и претендующая на универсальность, но есть пара «но».

Сопротивление.

«Сопротивление» (по Фрейду) никто не отменял. Клиент может хотеть и не хотеть меняться одновременно.

Чисто теоретически человека можно «переубедить» (поменять убеждения), и некоторые психологи пытаются это сделать. («Ну посмотри, всё не так плохо»). Это, разумеется, ни к чему не приводит.

Не очень понятно, почему нужно слушать какого-то там психолога, даже если и платишь ему бешенные тыщи. Отдельная большая тема — взаимоотношения с терапевтом. Я про это шучу, что нельзя просто так сказать клиенту «люби себя!», надо сначала втереться в доверие, а потом сказать «люби себя!».

Мы определили выше, что убеждения — это обобщенный (пусть даже и неправильно) жизненный опыт. Человек сам должен сделать (и закрепить) другие выводы, а для этого нужен другой опыт. Чтобы его получить, надо действовать по-другому. А как это сделать, если убеждения старые?

Более того, чтобы «изменить убеждения», нужно отказаться от предыдущих выводов, а это грозит в крайних случаях ощущением потери себя («твои убеждения — это ты сам») и огромной скорбью по упущенным возможностям («оказывается, все эти годы я пытался зря и вообще жил неправильно»), на которую не все согласны. Переживание этой скорби — отдельный большой труд и испытание на смелость.

Сопротивление можно рассматривать как естественный механизм психики по поддержанию собственной стабильности. Я обычно говорю клиентам, когда они жалуются на недостаточную скорость «прогресса», что люди тяжело меняются, но зато и тяжело сходят с ума (и это по большей части одно и то же).

Можно, например, сначала осторожно пересмотреть старый опыт. То, что считалось «нормальным», внезапно может оказаться каким-нибудь «абьюзом». Для этого терапия и «копается в прошлом», например (а не чтобы «обвинить родителей»). Опыт пересматривается с целью заподозрить, что бывает по-другому, но после этой смелой гипотезы всё равно приходится её проверять, пытаясь получить новый опыт.

Хуже того, что сопротивление часто абсолютно оправдано: можно взять нарциссическую личность и довольно быстро (ай да терапевт, ай да молодец) получить от неё типовое убеждение, типа «надо быть лучше всех», но дальше как в анекдоте:

— Давайте уберем это пиздец из вашей жизни.
— Не надо, это несущий пиздец.

Что мы можем предложить взамен? «Просто будь обычным человеком»? А зачем?

Невозможность получить новый опыт.

Новый опыт не только надо выдать, его еще надо и получить (почувствовать, осознать и переварить).

Например, есть такая штука, как Rejection Sensitive Dysphoria. Это неофициальный термин в тусовке людей со СДВГ и обозначает примерно следующее:

Rejection sensitive dysphoria (RSD) is when you experience severe emotional pain because of a failure or feeling rejected. This condition is linked to ADHD and experts suspect it happens due to differences in brain structure.

То есть, человек плохо переживает отвержение «из-за особенностей в мозгу». Потом внезапно оказывается, что эта dysphoria бывает и у людей не с СДВГ. Короче, всё, как обычно: выдумали симптом с прекрасным названием, который обозначает что-то очень простое: человеку везде мерещится отвержение.

Можно это связывать с «разницей в структуре мозга», но если «покопаться в прошлом», то почти всегда оказывается, что в детстве ребенка — вы не поверите! — постоянно отвергали.

Как мы знаем (Bessel van der Kolk, 2014), ADHD ставят направо и налево, не разбираясь, это действительно он или детская травма, ведь симптомы выглядят одинаково.

Пофыркали в сторону редукционистов, но разговор о другом. У нас с одной прекрасной клиенткой есть на эту тему анекдот:

Приходит мужчина с похмелья за пивом, а ларек закрыт и висит табличка: «Пива нет».

— Вот же суки, — говорит мужик. — Написали «пи-и-и-ива не-е-ет» (издевательским тоном). Не могли, что ли, нормально написать: «Пива нет!».

Про это же есть мемы, типа «Ты почему мне «доброе утро» без сердечка написал?».

Существует также популярная идея, что в самой терапии человек получает опыт безопасных отношений (если ему он вдруг нужен). Это значит, что чем бы клиент и терапевт ни занимались на сессиях, это всё не важно: главное — что клиент получает хорошее отношение, может быть впервые в жизни. Хоть посмотрит, как оно выглядит!

Звучит прекрасно, но люди, не имеющие определенного опыта, просто не могут его распознать, потому что им везде мерещится «пи-и-ива нет». Нельзя просто так взять и получить «новый опыт». В том числе и для этого нужен терапевт: он не только позволяет получить новый опыт, но и может сказать: «Вы, конечно, не поверите, но вы только что получили от меня опыт принятия. С вас пять тысяч».

Проблема не в убеждениях.

Бывает и так: никаких «обдуманных» установок, которые можно сформулировать словами, просто нет.

Это мне напомнило вот что:

«Тогда как оценка других расстройств личности с точки зрения когнитивной психотерапии сосредоточена на типах автоматических мыслей пациентов, шизоидное расстройство личности часто отмечается недостатком автоматических мыслей. Часто шизоидного пациента трудно заставить указать хотя бы на одну их них».

Аарон Бек «Когнитивная психотерапия расстройств личности»

Клиент не имеет простых высказываний, типа что «деньги это плохо, потому что папа так говорил», с которыми можно работать («кто тебе важнее, деньги или папа?»). Вместо этого у клиента просто необоснованные депрессивные эпизоды.

А причина в том, например, что его просто в детстве кормили грудью по расписанию, а не когда он захочет, и у него с тех пор, простите, детская травма. Или запирали в комнате и давали проораться, чтобы сам научился засыпать. Или прочие прелести «по доктору Споку».

Я не шучу, «всё так просто». Взрослый человек может час прожить без еды, потому что уже знает, что такое час и что такое еда, а для ребенка это «собачьи года». Если на этот счёт все-таки сформировалась травма, любое следующее неудобство ребенок будет трактовать в её русле, как «ну вот, опять сиськи не допросишься» и расстраиваться.

Короче, вы не поверите, но «если с младенцами плохо обращаться, из них вырастают несчастные люди».

С такими людьми можно тоже работать «с установками», и наверняка там найдутся какие-то, но все они не будут иметь отношение к главной проблеме. Впрочем, иногда клиент её может сформулировать, как «весь мир говно/неуютный/неотзывчивый», спроецировав маму на мир. Но это будет не установка, а неоспоримое всеобъемлющее ощущение.

Иными словами, работа с так называемой «травмой» и работа с «убеждениями» — вещи слабо пересекающиеся. Я формулирую это так: травма вообще вещь по определению не пережитая, а значит, не выразимая пока словами, но вдобавок к этому есть еще и довербальная травма («мама в детстве грудью не кормила»), которая еще более не выразима словами, потому что тогда и слов-то никаких не было.

Это не значит, что травму не надо пытаться выразить словами, но это сложно назвать «убеждениями».

Это всё подводит нас к простому выводу, что под «работой с убеждениями» скрывается очередной метод терапии здоровых людей, то есть, людей невротической организации.

Если рассматривать убеждения как, прости господи, «интроекции» (от лат. intro — ‛внутрь’ и лат. iacio — ‛бросаю, кладу’), то всё ещё проще: это частный случай убеждений, не самостоятельные выводы о жизни, а навязанные извне в процессе воспитания. Они невротичны «по определению» (пациент признает авторитет отца и начинает ассоциироваться с ним), то есть, «это что-то постэдипальное». Опять-таки, это максимально здоровые проблемы.

Человек растет слоями, и даже у совершенно нарушенных есть убеждения, с которыми можно радостно работать, но это самый верхних слой луковицы. Скажем, одна моя клиентка проработала с предыдущим терапевтом своё убеждение, что её «всегда били за дело». (Не говорю, что они именно этой «проработкой» специально занимались). Но «настоящая» (и не единственная) «проблема» клиентки в том, как битьё и вообще отношение в семье отразилось на её личности.

Убеждение, что «нечего хорошо жить» может быть у невротичееской личности, и тогда её легко «соблазнить» хорошей жизнью, а может быть у мазохистической, тогда всю личность придется пересматривать, но формально это одно и то же убеждение.

Вообще, конечно, одна из главных проблем поп-терапии — в том, что там смешиваются в кучу удобные концепты, которые хорошо и просто всё объясняют, без оглядки на структуру личности.

Например, жена одного моего бывшего клиента, считающая себя прошаренной психологиней, начинала искать в его поведении «вторичную выгоду», когда он проваливался в травму.

История выгоды от болезни пошла от Фрейда, когда он рассматривал невротический симптом. Бытовой пример — когда человек не может себе позволить отдохнуть и заболевает, чтобы сделать это «заслуженно» или «оправдано». Когда же у человека посттравматическое стрессовое расстройство из детства, которое время от времени триггерит, то никакого конфликта, который разрешается хитроумным способом, здесь нет. Человек просто травмированный, потому что его травмировали.

Зачем же мы с клиентом вывели эту прекрасную формулу работу с убеждениями через получение нового опыта? Чтобы он не думал, что одним усилием мысли можно все исправить.

И больше ни для чего.

Случай Х

Харрингтон пришел по рекомендации, а значит, не знал ни про меня, ни про мои методы работы и был не самостоятелен в выборе. Найти самому себе терапевта — святая обязанность каждого взрослеющего человека, как говорится, «родителей не выбираешь, но можешь выбрать терапевта».

Проблема, занимавшая Харрингтона, звучала как «хочу научиться поддерживать жену лучше». Ничего хорошего такой запрос тоже не предвещал, хотя, во-первых, запросы — всего лишь повод для начала разговора и поддаются переформулировке, и, во-вторых, у меня был, например, клиент с вопросом «как стать более эмоциональным для жены?» (он был от нее без ума, и это было заметно), да и я сам время от времени спрашиваю «как я могу любить жену еще больше?», не в смысле «возможно ли это?», а «что я еще могу сделать для любимой?». Ах, женщины.

Почти сразу выяснилось, что «поддерживать жену лучше» было ответом на другую существующую проблему, а не самим запросом.

У Харрингтона отсутствовали собственные желания. Он трудился на работе для того, чтобы заработать деньги, а на эти деньги удовлетворял все потребности жены. Таким образом ему всегда было, чем заняться в этой жизни.

Жене даже не приходилось за это никак расплачиваться, по крайней мере, как казалось поначалу.

Спустя несколько лет такой жизни жена почему-то сломалась, стала хандрить, впала в «депрессию» и даже стала утверждать парадоксальное — что он «испортил» все желания. Как только её желания становились его, они почему-то теряли в глазах жены привлекательность. В конечном итоге все претензии жены (возможно, только в голове Харрингтона) свелись к формулировке «ты меня плохо поддерживаешь», с этим заданием Харрингтон и пришел ко мне.

Жена являлась несущей конструкцией в жизни Харрингтона. Схема возвращения к счастью в его понимании выглядела так: он научится её поддерживать еще лучше — она выйдет из депрессии, у неё снова будут желания и жизнь, а значит, и у него тоже.

Попытка исследовать проблему как-то глубже каждый раз проваливалась. В его понимании все было просто: поддержка — это удовлетворение всех желаний, но жену почему-то это никак не радовало. На вопрос, что же она имеет ввиду, и что она считает поддержкой, Харрингтон неуклонно отвечал «я не знаю».

Образа жены словно не существовало в пространстве терапии. Да, всё всегда происходит «со слов клиента», но иногда с этих слов удается живо вообразить себе его партнера, иногда удается понять фантазию клиента по поводу жены (и сказать, что она похожа на маму), здесь же «жена в депрессии» и «мне надо лучше её поддерживать» — всё, что удавалось выяснить. Я даже опустился сначала до наводящего вопроса «не пробовали ли вы спросить у жены, что в ее понимании поддержка?» а потом и вовсе до «а спросите...».

Это оставалось загадкой. В попытке сохранить брак они даже пошли на семейную терапию, но и она не прояснила ничего. Я поинтересовался, что же происходило там на сессиях, но не получил никаких подробностей, кроме «жене/нам что-то не понравилось».

Мы обсуждали планы Харрингтона, находили противоречия («Чем больше ты исполняешь желания жены, тем ей хуже, почему ты хочешь исполнять их еще больше?») и получали новые вопросы, которые Харрингтон встречал без интереса. (Терапия, как сказал другой мой клиент — это место, куда приходишь за вопросами).

Мы регулярно доходили до того, что сама проклятая реальность показывает, что сделать другого человека счастливым невозможно и, наверное, стоит поискать другие пути. Казалось бы, Харрингтон с этим соглашался, но спустя несколько сессий он (видимо, не хотя отчаиваться) возвращался к «заводским настройкам» и снова приходил с тем же вопросом — «как лучше поддерживать жену?». Что такое поддержка в ее понимании? «Я не знаю».

Был, впрочем, и «план Б» — работа. Текущая не очень устраивала (но её можно было терпеть ради жены), главным образом потому, что Харрингтон дорос до руководителя и ему перестали говорить, что надо делать. Он подумывал сменить должность обратно на что-то более исполнительное, где желания других людей были бы более однозначно выражены. Тогда снова было бы понятно, чем заняться: если не получается «поддерживать» жену, можно «поддерживать» работодателя. Харрингтон стремился к меньшей автономности даже на работе.

Вне протеза-жены Харрингтон был сам себе не интересен, и все попытки заинтересовать его собой проваливались, главным образом потому, что никакой «собы» особо и не было.

Можно пофантазировать, что со стороны жены ситуация не имела никаких выходов: если жена была способна использовать Харрингтона только как функцию исполнения желаний, то жизнь ее была бы достаточно психически бедной, чтобы рано или поздно кончится «депрессией». Если же жена была достаточно здоровой, то жизнь с пустым местом могла бы довести до «депрессии» кого угодно.

(Я ни в коем случае не утверждаю — вслед за Харрингтоном — что он как-то отвечает за депрессию жены, обычно я исхожу из гипотезы, что муж и жена — одна сотона и друг друга стоят, то есть, одинаково нарушены. Также невозможность выяснить, что такое поддержка наверняка была совместной).

«Пустое место» я употребляю не в уничижительном ключе, человек, который не имеет своих желаний и никак не проявляется, вполне может восприниматься пустым. Опереться на пустое место нельзя, и в этом смысле оно не может оказать поддержку.

Пейзаж терапии всё это время тоже был пустым, воспринимался как вялый, безжизненный и uneventful (как и жизнь Харрингтона). Иногда он приносил что-то, похожее на события (главным образом с работы, потому что жена так и оставалась terra incognita, а ничего другого у него в жизни не было). Мы даже добирались до каких-то чувств, в основном они сводились к двум: радости, что получилось сделать то, что от него хотели и стыда, когда не получалось соответствовать ожиданиям (чаще собственным).

(И, конечно же, отношения Харрингтона с работой строились по принципу трудоголизма, это полностью укладывалось в клиническую картину. Он перерабатывал, хотя никто его об этом не просил).

Создавалось ощущение, что углубляться во что-то, кроме основной проблемы с женой, Харрингтон был согласен только потому, что это зачем-то нужно господину терапевту.

К слову, отсутствие интереса к себе вполне может считаться противопоказанием к психодинамической терапии, поэтому не очень понятно, что делать с людьми без «собы», кроме как информировать их, что способ им не подходит.

«В психоаналитическое путешествие отправляются только с теми, кто действительно хочет исследовать непознанные континенты своей психики. Те, кто решается пуститься в подобное путешествие, поступают так в надежде, что открытия, сделанные ими, позволят им извлечь пользу для жизни, научат выдерживать бури и разочарования, с которыми каждый из нас неизбежно сталкивается».

— Джойс Макдугалл

«Диагноз» ставится легко, случай вполне хрестоматийный. Почти все знают, что миф о Нарциссе имеет и второго участника — Эхо. Это нимфа, которую покарала Гера, лишив её возможности говорить что-то своё и оставив лишь способность повторять чужие слова. В мифе она любила Нарцисса, но могла лишь быть, натурально, эхом с маленькой буквы. И разумеется, он её не замечал.

В психоаналитической литературе они оба считаются метафорами нарциссической травмы. В случае Харрингтона мы имеем дело с нарциссизмом второго типа (Эхо), который менее описан, чем первый (но более распространен, особенно среди женщин, которые часто являются партнерами нарциссов первого типа).

(Впрочем, существует даже термин «эхоист» (до русского сегмента пока не дошёл), потому, что N-word занято настоящими злодеями, и говорить его вслух неприлично).

Психоаналитический «протокол» лечения нарциссических пациентов известен, но его успех опирается на несколько «если»: если клиенту удастся удержаться в терапии и выдерживать формат, если вообще он найдет мотив что-то с этим делать, а не решать узкий «запрос», если клиент сможет совладать с чувством стыда, если получится сформировать терапевтический альянс, если пройдет пять лет. Каждое из этих «если» — маленькое чудо.

(Я обычно говорю, что хорошим началом в терапии является ситуация, когда человек дошел до отчаяния — например, когда жить по-старому стало просто нельзя).

Мы помучались с вопросом «как лучше поддерживать жену» почти год, следует отдать должное упорству и Харрингтона и моему. Впрочем, полноценной терапией длинною в год это все равно назвать сложно, встречались мы всего раз в неделю, и то не всегда, хотя и предупредил, что толку от этого будет мало. Я исхожу из того, что «раз клиент ходит, значит, что-то получает» и стараюсь не терять надежду (кто-то же должен ее не терять!).

За это время жена наконец подала на развод, и Харрингтон решил прекратить терапию с ироничной ремаркой «проблема как поддерживать жену больше не актуальна».

Напоследок он сказал, что сейчас в худшем состоянии, чем когда начинал терапию, что терапия потеряла цель, и что «постоянно жаловаться на себя» ему не нравится (под жалобами он имел ввиду попытки поговорить о его чувствах, которые почти всегда сводились к стыду).

Спустя какое-то время Харрингтон написал мне и спросил, а может ли у него быть депрессия. Я ответил, что да. Нормальная такая нарциссическая депрессия, основанная на ненависти к себе.

Еще через два месяца я получил бодрое сообщение выздоровевшего человека: Харрингтон сходил к психиатру, который, разумеется, тут же поставил ему депрессию и выписал таблетки. Так же Харрингтон переехал в другой город на новую работу (план Б!). Со сменой обстановки жизнь заиграла новыми красками. В конце сообщения он добавил, что хочет знать, стало лучше из-за лекарств или из-за переезда и работы.

Не зная, что отвечать, я отправил относительно нейтральный стикер с «пальцем вверх» и получил ответ «Да, твой стикер не помог».