Шмеринос

Видели ли вы футболку с надписью «1N73LL1G3NC3 15 7H3 4B1L17Y 70 4D4P7 70 CH4NG3. — 573PH3N H4WK1NG»?

Легко предугадать реакцию на нее среднего невротика в вакууме:

Ну понятно, что тут налицо изменения (буквы поменяли на цифры! эка невидаль!), а если вы адаптировались к изменению, то вы умный (ошибочное суждение, конечно, см. учебник логики).

Естественно, все дело в вас, задавание вопроса в виде «почему люди могут прочитать это?» требует уже трансперсонального уровня восприятия вселенной.

Сообщение, манера сообщения, футболка и вы как-то связаны. Более того, владелец футболки тоже. В общем-то, он неплохой парень и только что вам польстил.

Но на самом же деле, если вы можете это прочитать, то есть вероятность, что у вас редкая болезнь — парейдолия. Не волнуйтесь, это лечится.

Разговор, тем не менее, пойдет о «переносе» и «проекции».

Я уже описывал «проекцию» как способ легко уйти из диалога, сказав оппоненту «ты проецируешь», им пользуются всякие психологически продвинутые люди, прошедшие всю программу терапии за неделю.

«Перенос» — где-то из этой же серии, совершенно отчетливо существует перенос-шейминг, хотя мало кто об этом говорит!

Бывало так, что я был уверен в успехе анализа, дела шли великолепно, как вдруг пациент со слезами заявляет мне, что он больше не может.

– Почему? В чем дело? Может быть, у вас нет денег?
– Нет-нет, причина не в этом. Просто у меня нет переноса!

И мне приходится объяснять, что это великое благо, что перенос – это болезнь, что у нормальных людей не бывает переноса. После этих объяснений анализ снова идет великолепно.

Карл Юнг

По-хорошему, это должно нести строго номинативную функцию, но люди ведь все испортят. Функцию отгораживания я упомянул выше, обесценивание — туда же («это просто перенос»), мне попадались даже вопросы и обсуждения, вида «реальны ли чувства в переносе?».

Есть магическая функция обретения власти через наименование («у вас не какая-то неизвестная херня, а Перенос, это лечится, пропейте Апоморфин»), в ней я ничего плохого не вижу, но клиенты часто придумывают собственные слова, которые обладают большей властью, так что учить их правильному жаргону нет смысла.

Это все порой ведет к смешным диалогам («я проверял, у меня точно не перенос»), но стигма все равно остается.

У меня есть более оптимистичный и простой взгляд на проекции и перенос, которым я сейчас поделюсь.

Принято считать, что проекция — это вид «психологической защиты», когда человек чему-то внешнему приписывает что-то внутреннее.

Например, такие словосочетания, как «спокойное море», «тревожное море», «буря злилась», «преданная собака», «независимая кошка», «несчастная лошадь» являются результатом приписывания внешним объектам своей собственной реакции на них.

Понимаете, да? Вы психологически защищаетесь от спокойного моря!

Словосочетание «психологические защиты» тоже скомпроментировано. «Психологические защиты» — это хорошо, потому что хорошо иметь кожу, а «психологический комплекс» — это просто набор (комплекс) реакций, пример того, что человеческая психика устроена сложно. Удачи всем, кто хочет «избавиться от комплексов»!

Не знаю, с какими воображаемыми идиотами я сейчас мысленно общаюсь, совершенно очевидно, что мой читатель все это понимает и прекрасно умеет адаптироваться к изменениям.

«Проекция» — это вообще способ, которым работает человеческое восприятие. Мы берем что-то внешнее и сравниваем его с внутренним образцом в голове (который там появился в процессе обучения).

Сравниваем приблизительно, иначе словом «стул» обозначался бы тот самый первый стул, на который вам показали родители. (Надеюсь, он был хотя бы без пик).

Человек может распознавать разные шрифты (чудо из чудес!), поэтому любой среднестатистический* человек легко прочитает надпись на футболке «1N73LL1G3NC3 15».

* 86 % россиян не владеют ни одним иностранным языком, а 27,8% не имеют теплого туалета.

Другого способа восприятия у человека нет, кроме как опираясь на собственный опыт.

Есть, конечно, приобретение этого опыта, и есть детское восприятие мира как-в-первый-раз, которое можно достичь после 10 лет медитации, но кого мы обманываем, да?

Приобретение опыта случается так редко, что им можно пренебречь, хотя самые умные уже поняли, что «правильный» ответ именно такой: «проекция» это «плохо» только потому, что новый опыт не приобретается, а старый опыт работает иногда неудачно.

Объектные отношения нарциссического типа, основанные на проективной идентификации, определенно являются центральным аспектом патологических организаций, но сами по себе они не дают достаточного объяснения той грандиозной мощи и сопротивлению переменам, которые эти отношения демонстрируют. Более того, сама по себе проективная идентификация не является патологическим механизмом и действительно формирует основу всякой эмпатической коммуникации. Мы проецируем в других для того, чтобы лучше понять, каково это быть в их шкуре, и неспособность или нежелание это делать влияет на объектные отношения на очень глубоком уровне. Однако для нормального психического функционирования важно уметь использовать проективную идентификацию гибким и обратимым образом, т. е. быть способным отказываться от проекций, наблюдать других людей и взаимодействовать с ними с позиции, прочно базирующейся на своей собственной идентичности.

Джон Стайнер, «Психические убежища»

Получение нового опыта и «расширение сознания» само по себе не является самоцелью. Если сознание можно не расширять, его нужно не расширять. Как сказал мне один клиент, «Так что, я тебе три года платил только за то, чтобы ты мне бесконечно повторял, что надо к себе мягче относиться? А где же экзистенциальные бездны?». Я — agreeable person, совсем как Питерсон, поэтому с клиентом я согласился.

C «переносом» все так же, «трансфер является особым случаем проекции» (К.Юнг).

Перенос — это когда клиент, «сам того не осознавая», начинает относиться к терапевту, как к другим значимым людям, например, родителям. В формулировке «ты что, идиот, не понимаешь, что это не мама?» идея переноса звучит обидно, а в формулировке «никаких других форм отношений у человека не было, откуда ему знать вообще?» — не очень.

Терапевт и клиент находятся вместе какое-то время, после чего клиент расслабляется и начинает вести себя так же, как и с остальными людьми, естественным для себя образом. В такой формулировке вообще не понятно, что в этом особенного.

С другой стороны, т.н. «негативный перенос» — та еще неприятная жопа — это когда опыт негативных отношений приносится в отношения к терапевтом. Например, терапевт потянулся, а клиент подумал, что его бить сейчас будут — потому, что его всю жизнь били.

Это шуточный пример, для проекции все равно нужны зацепки, невозможно сказать, что клиент абсолютно бредит, когда, например, чувствует, что терапевт его бросает в конце сессии (потому что именно это и происходит, просто «нормальные» люди «должны» уметь это выносить), или когда обижается, что терапевт говорит что-то чрезмерно грубое. Наверняка терапевт действительно говорит что-то очень грубое — для клиента — но совершенно не значит, что терапевт ровно такой же злодей, как и мама, просто он не такая великолепная сиська, как хотелось бы (да, и «нормальные» люди «должны» уметь выносить немного грубости).

Здесь остается только верить терапевту на слово: хотел ли он записать слово intelligence, когда писал 1N73LL1G3NC3, или это был номер его телефона. С другой стороны, терапевт тоже должен верить клиенту, что 1N73LL1G3NC3 упорно читается, как intelligence, как ни крути.

В идеальном мире, конечно же, терапевт и клиент равноправно участвуют в игре «— А я понял тебя вот так. — Надо же, как удивительно, а я имел ввиду вот это. — Офигеть, в этом мире есть два мира, а не один».

Но это очень сложная игра, поэтому в терапии так делает один, а второй платит деньги.

(Видел во вконтакте фразу, типа «психологи были бы не нужны, если бы люди могли просто поговорить», гениальное откровение в духе «здоровым лекарства не нужны»).

В идеальном мире вместо «у вас перенос!» следует говорить «может быть, есть способ взглянуть на эту ситуацию по-другому?», но это уже будет ненавистная когнитивно-поведенческая терапия.

В реальном мире терапевт часто воспринимается, как авторитетная фигура, и в связи с этой фигурой у человека есть много очень сильных и иногда подавленных чувств, поэтому часто невозможно воспринять точку зрения терапевта, как полноценную (проще — как бесценную, во всех двух смыслах), и игра очень сильно осложняется.

Терапевт — такой же человек, как и ты, просто раньше халат надел, и чем раньше ты начнешь это понимать, тем меньшее денег потратишь на это шарлатанство.

Это и называется «проработка переноса».

Все понятно? Расходимся.

Терапевтом, однако, часто быть сложно.

Я все равно не сформулирую лучше, чем Витакер:

«Сначала я думал, что бессилие приемного родителя, профессионального психотерапевта — просто хитрый ход. Ход, состоящий в том, чтобы его признать: бессилие — это факт. Когда я понял его реальность, мне стало ясно, что, как сумасшествие или самоубийство, так и ситуация бессилия требует двоих участников. Она неизбежна и заключена в духе самой психотерапии. Взаимодействие приводит к бессилию — не только терапевта, но и пациента. Опыт бессилия важен сам по себе. Когда им делятся, терапевт и пациент понимают, что этот опыт у них — общий. Он также становится метасобытием, поскольку они оба вышли за рамки своих отношений и вместе смотрят откуда-то сверху».

Терапевт — действительно тот, кто раньше надел халат.

Признать «я знаю, что я ничего не знаю» могут только очень крутые терапевты, потому что всем сразу становиться понятно, что они не только крутые, но еще и скромные. «Им хорошо говорить, что они ничего не знают, они вон какие клевые!».

Менее великие терапевты испытывают при этом чувство стыда, например, потому что совершенно не понятно, за что деньги-то брать.

Есть несколько канонических ответов на это, кроме смешной неправды «потому что терапевт — специалист», например, «ты платишь за время, которое терапевт проводит с тобой», ответ в целом хорош, но тоже подразумевает, что это какое-то особое квалифицированное время.

В рамках разговора о переносе-шмереносе можно сказать, что терапевту платят за то, что он работает над своим контрпереносом (и обладает способностью это делать).

Контрперенос — смешная история — это когда терапевт, как нормальный человек, начинает проецировать на клиента что-то свое. Делает он это сам, или его «заставляют» («проективная идентификация») — не важно.

Например, если терапевт видит в клиенте ребенка, то это вроде как «его», терапевта, контрперенос, если клиент себя ведет, как ребенок, а терапевт видит в нем ребенка, то это — правильно — опять контрперенос терапевта!

Как и в случае переноса, страшен не сам черт, а «несознанка» — когда, беря тот же пример про ребенка, терапевт начинает покупать клиенту чупа-чупс, вместо того, чтобы сказать «мне хочется тебе купить чупа-чупс, я подумал, сходил на супервизию и понял, что ты напоминаешь мне двоюродную кузину, которой я покупал чупа-чупс, а она подолгу сидела у меня на коленях, так что чупа-чупса ты не получишь, а кузине я позвоню».

Это шутка, а так же то, за что мне не нравится плохой гештальт: «работай так, как будто контрпереноса не существует». У гештальтистов принято «предъявлять себя» и делать много всякого про «контакт», в упрощенном виде можно сказать, что гештальтисты фетишат на Встречу: в процессе терапии два человека должны встретиться, как осознанные мегасущества. Плохой гештальтист может смело сказать клиенту «ты меня бесишь», не разобравшись сначала, не бесится ли он сам (о чем клиенту знать вообще не обязательно).

Каждая школа терапии дает какую-то свою негласную индульгенцию своим последователям. Психоаналитикам, например, разрешается спать на сессиях.

С другой стороны, можно сказать, что «бывает терапия без переноса» — например, когда это не терапия, а психологическое консультирование, и участники надежно закреплены в своих ролях консультанта и консультируемого, когда есть «позитивный перенос», в котором всем хорошо и не стоит обращать на него внимания, или когда проблемы клиента манифестируются другим образом. (Клиент все так же воспринимает терапевта по-своему, но это ничему не мешает: всегда есть, например, мама и жена, настоящие источники всех бед).

Терапевту платят не за знания, а за умения — за стойкость, он «играет, но не заигрывается», не отыгрывает (acting out) и сохраняет — пусть будет — «осознанность».

В реальном мире терапевту можно не быть безукоризненным, достаточно просто приходить в себя чуть быстрее клиента и не вываливать на него свою «несознанку».

Итого, клиент расширяет свое сознание, так как человек и существо ограниченное. В это время терапевт расширяет свое сознание «за счет клиента», так как тоже человек и существо ограниченное. Часто клиенту об этом знать не обязательно, но если это ему поможет, то в необходимых объемах можно и поделиться. Клиент расширяет сознание потому, что его жизнь прижала. Терапевт расширяет сознание для того, чтобы понять клиента и потому, что это его работа, в конце концов, «одну из самых прямых, честных и сильных своих хитростей терапевт может выразить очень простыми словами: «Я просто зарабатываю себе деньги»». (Витакер). Терапевт делает это быстрее (выше, сильнее) клиента потому, что клиент в этом любитель, а терапевт — профессионал. Когда кто-то из них упирается в ограничения собственного восприятия, и это начинает мешать, то это называется «перенос» или «контперенос».

PS. Узнал сегодня очередную историю, как один дипломированный московский психоаналитик вступил в неуставные отношения с клиентом. Но вся работа терапевта в этом и заключается: чтобы так не делать. Реально, you had one job. Меня-то Бог миловал: мои клиенты — скайповые.

Пространство игры

Как вы поняли из предыдущей заметки, главное необходимое качество клиента для терапии — это платежеспособность.

Была гипотеза, что главное качество клиента — это терпение («в следующем выпуске будет про то, чтоб не ускакать в закат раньше времени и позволить бессердечным некомпетентным людям морочить тебе голову и дальше»), это совершенно справедливо, но на этот счет у меня есть шутка, что нам все эти годы врали, терапевт и есть пациент. Шутка, конечно, про слово patience, и что именно терпение является главной добродетелью терапевта.

Короче —

Подойдя вплотную к формулированию тезиса, я понял, что, как это часто бывает, все очень просто и для освещения этого предмета не нужно много слов. Психотерапия — там, где перекрываются пространство игры пациента и пространство игры терапевта. Психотерапия — это когда два человека играют вместе. Следовательно, там, где игра невозможна, работа терапевта направлена на то, чтобы перевести пациента из состояния, когда он не может играть, в состояние когда он может это делать.

Винникот, «Игра и реальность»

Главное качество хорошего пациента — это умение играть. Если он не умеет этого делать, то его надо «перевести в то состояние, когда он может играть», что очень сложно. «Если клиент не может проходить терапию (играть), то задача терапевта сделать так, чтобы мог». Ну, знаете! Амбициозная задача.

Можно вспомнить, что Йохан Хёйзинга в Homo Ludens пишет про игру такое:

Всякая Игра есть прежде всего и в первую очередь свободное действие. Игра по принуждению не может оставаться игрой. Вот, следовательно, первый основной признак игры: она свободна, она есть свобода.

...

Игра не есть «обыденная» или «настоящая» жизнь. Это выход из такой жизни в преходящую сферу деятельности с ее собственным устремлением.

...

Игра обособляется от обыденной жизни местом и продолжительностью. Ее третий отличительный признак — замкнутость, отграниченность. Она «разыгрывается» в определенных границах места и времени. Ее течение и смысл заключены в ней самой.

...

Внутри игрового пространства господствует присущий только ему совершенный порядок. И вот сразу же — новое, еще более положительное свойство игры: она устанавливает порядок, она сама есть порядок. В этом несовершенном мире, в этой сумятице жизни она воплощает временное, ограниченное совершенство.

...

Стоит лишь отойти от правил, и мир игры тотчас же рушится. Никакой игры больше нет. Свисток судьи снимает все чары, и «объеденный мир» в мгновение ока вступает в свои права.

...Участник игры, который действует вопреки правилам или обходит их, это нарушитель игры, «шпильбрехер». С манерой игры теснейшим образом связано понятие fair, — играть надо честно. Шпильбрехер, однако, вовсе не то, что плут. Этот последний лишь притворяется, что играет. Он всего-навсего делает вид, что признает силу магического круга игры. Сообщество входящих в игру прощает ему его грех гораздо легче, нежели шпильбрехеру, ломающему весь их мир полностью. Отказываясь от игры, он разоблачает относительность и хрупкость того мира игры, в котором он временно находился вместе с другими. В игре он убивает иллюзию, inlusio, буквально в-игрывание, слово достаточно емкое по своему смыслу. Поэтому он должен быть изничтожен, ибо угрожает самому существованию данного игрового сообщества.

Если смело заменить «игру» на «терапию», то получим очень поэтическое описание последней, хотя сам трактат Хёйзинги именно про игру. Для тех, кто считает игру глупым или несерьезным занятием, Хёйзинга приводит в пример игру в шахматы или спортивные соревнования, надеюсь, банальный вопрос о несерьезности игры больше не поднимется.

Тут, в принципе, можно и расходиться, но вы же все равно Винникота и Хёйзингу не пойдете читать, так что объясню по-своему.

Игра создает виртуальное пространство («игра не есть жизнь», «отграниченность»), которое держится за счет set’а и setting’а. Есть даже такое словосочетание — «терапевтический сеттинг», оно об этом. Слово «контейнировать» (это — задача терапевта) тоже близко к этой теме, исходя из логики «игра не должна прорываться в обычную жизнь».

В этом пространстве можно заниматься игрой.

Хёйзинга пишет, что игра несет культурную функцию и не нужна для выживания, а цель игры — в самой игре. Тут можно забуриться в умные рассуждения и сказать, что терапия — это тоже культурная функция, честно сознаться, что терапия решает «проблемы белых людей», и что терапия «...располагается в сфере более возвышенной, нежели строго биологическая сфера процесса пропитания — спаривания — самозащиты». Ну и «конечные цели, которым она служит, сами лежат вне сферы непосредственного материального интереса или индивидуального удовлетворения насущных потребностей». (Хейзинга, все еще про игру).

Но, к счастью, «пользу» терапии можно обосновать и по-простому: даже если терапия — это игра, то в процессе игры человек может получать новый опыт и отрабатывать новые навыки, а потом эти навыки использовать в «нормальной» жизни. Сколько люди пытались сделать работающие «игровые формы обучения». И вот.

Как легко догадаться, обособленность игры нужна именно для этого — чтобы в ней можно было не бояться что-то сломать, пробуя новое. «Песочница».

Vas hermeticum (алхимический/юнгианский «герметичный сосуд») — это оно же.

Возьмем, например, бокс. Цель этой кооперативной игры — выяснить победителя, для этого игроки участвуют в конкуренции. Было бы, мягко говоря, «странно», если бы один боксер после матча подкараулил бы другого и отпиздил бы его железной трубой.

Совершенно понятно, зачем ему так делать («потому что ну а че он!»), но так же совершенно понятно, что с людьми, которые не умеют играть, лучше не играть.

В терапии так же: если клиент уверен, что терапевт его бьет, потому что не любит, то, очевидно, клиент не понимает, как устроен бокс (и наоборот — когда терапевт «обижается» на «плохого клиента»). Или, что хуже — если клиент ждет терапевта у подъезда с трубой.

Это все не буквальные события, а метафоры, разумеется. Которые, вы не поверите, тоже являются игрой! Метафоры и следующая смежная тема — «символическое мышление» — вещь сложная, самая простая формулировка, наверное, вот эта:

...есть прекрасный принцип, о котором писал Ялом, этот принцип называется «как будто». Скажем, у человека «на самом деле» нет деления на Эго и Ид, это все выдумки Фрейда, но иногда про человека можно сказать, что он ведет себя так, как будто поделен на две части, одна как будто называется Эго, а вторая — как будто Ид. И вот это «как будто» нельзя никогда забывать.

Винникот пишет, что «...когда мы наблюдаем, как ребенок управляется с переходным объектом, первым объектом «не-Я», которым он обладает, мы одновременно становимся свидетелями первого использования ребенком символа и первым опытом игры». Переходный объект (плюшевый мишка) — это символ единства матери и младенца.

Без символического мышления игра не возможна, в этом случае это просто толпа пацанов с палками, бессмысленно бегающих по двору, они ведь на самом деле не казаки и не разбойники, а плюшевый мишка на самом деле никакой не теплый, и вообще заботиться о куске тряпки, набитым ватой, как-то глупо.

Да, понимание того, что никакого «самого дела» не существует — тоже где-то из этой области. Игра, будучи не-жизнью, дает представление о том, что миров может быть больше, чем один, и ведет к субъективности (как и восприятие метафор — нет никакого «единственно верного» способа описать метафору).

Если человек не понимает символы, то он будет утверждать, что «космонавты на небе были, никакого бога не видели», будет считать сны бессмыслицей и не понимать искусство, а его жизнь никогда не выйдет за пределы «биологической сферы процесса пропитания — спаривания — самозащиты».

Наверняка вы знаете таких людей! Совершенно не обязательно быть полным идиотом — ну, например, идея о том, что во время эдипального периода ребенок хочет «убить отца и трахнуть мать» кажется нелепой, а идея о том, что ребенок конкурирует с отцом звучит более разумно, но ведь это одна и та же идея. То есть, даже среди терапевтов есть такие.

Я во вконтакте видел, но не сохранил, кусок из какой-то русской психологической книги, чуть ли не учебника, где написаны всякие искажения восприятия, в том числе «антропоморфизм» и в качестве примера приведены строки, типа «вьюга воет». Прикиньте, а на самом деле вьюга не воет.

Следующее смежное понятие — метакогнитивные скиллы — это когда человек думает, как он думает. «Психотерапия — это отношения про отношения» — та же идея.

Сюда можно приплести «умение взглянуть на себя со стороны» и наблюдателя, который отращивается в процессе медитации.

Сейчас не найду цитату — и даже не вспомню из кого — но мысль банальна: цель терапии — это мета-цель: не «решить проблему», а «понять, как я решаю проблемы». Эту же мета-цель можно сформулировать просто, как «познать себя».

Вот, скажем — выдуманный пример — приходит клиент на терапию с запросом «все вокруг дураки, один я весь в белом, как дальше жить?». Естественно, оказывается, что терапевт тоже дурак, а клиент опять весь в белом.

Если терапевт скажет «вы решаете проблемы с помощью того, что объявляете всех дураками, после чего радость от того, что вы весь в белом немного заглушает горечь того, что проблема-то не решена», но терапевт же дурак и ничего не понимает.

Совершенно не представляю, как выбраться из этого положения, если у клиента нет умения играть. Ну потому что терапевт же объективно дурак. На самом деле. (Очевидно, что без игры работа с переносом тоже невозможна. Работа с переносом — это разразыгрывание. Простите.)

Впрочем, неумение играть нельзя просто так приравнивать к неумению символически мыслить. Например, человек (и терапевт) может просто заигрываться и увлекаться.

Или, например, у клиента могут быть проблемы с доверием. Я шутил, что «терапевт играет большую роль в жизни клиента», и эта двусмысленная шутка, разумеется, тоже про игру. Если терапевт играет, то любит ли он клиента по-настоящему или просто притворяется? Как ему можно верить? Ответ, конечно, «любит по-настоящему, но только во время терапии», к которому сложно привыкнуть (эх, надо писать заметку про любовь). Или, например, «терапевт любит клиента по-настоящему, даже учитывая то, что он — плюшевый мишка».

Эта заметка вышла совершенно сумбурной, потому что «умение играть», как и, например, «умение любить» — очень емкие понятия, разворачивать которые можно целую книгу (что люди и делают, собственно).

Я тут набросал, как смог, а дальше вы сами читайте.