Vita brevis

Мне кажется, я задолжал еще один панегирик.

Мама рассказывала, что нашла дневник папы и прочитала там, как его классе в шестом мать впервые назвала эгоистом и не переставая делала это класса до седьмого, пока не уверовал. В итоге сын Виталий вырос отличником учебы и опорой семьи: он не просто сам поступил в университет после техникума, став первым в роду Смирновых специалистом с высшим образованием, но и затащил туда же младшего брата. По успеваемости он был лучшим на потоке, отчего многие думали, что он попросту еврей. Виталию очень нравилась преподавательская и научная деятельность, и будущее он видел в ней.

На первом курсе он женился, и у них тут же, ровно через 9 месяцев, завелся совершенно незапланированный ребенок. (Позже мать объясняла ребенку, что женщины — существа опасные, каждая из которых так и хочет поскорее залететь, чтобы привязать покрепче к себе и женить, как приличного человека. Интересно, откуда у нее взялись такие идеи).

В девять месяцев ребенка отдали на год бабушкам в другой город, а потом так же забрали обратно, после чего сын не узнал мать родную. «Бабушки испортили», — сделала вывод она. Официальная версия поступка — «надо было доучиться в институте». Неофициальная, рассказанная в приватном разговоре: мама испугалась, что пока она сидит с ребенком, отец найдет другую, поэтому за ним надо было следить на занятиях, а ребенок мешал.

Став отцом, Виталий поступил разумно и честно: бросил всю эту науку и глупые мечты, пошел в партию, там обещали квартиру и карьеру. После развала Союза папа занялся бизнесом и купил наконец-то квартиру. Ни партия, ни бизнес ему не нравились, но ответственный, исполнительный и надежный человек всегда нужен всем. Подчиненные отзывались о нем, как о спокойном, добром и мудром руководителе, буквально отце родном, который никогда не повысит голос.

Они не видели его с другой стороны. Домой он приходил вымотанным, и единственным его желанием было, чтобы его оставили в покое. Это и была другая сторона: темная необщительная туча. С сыном он не разговаривал, время от времени называя его трутнем и тунеядцем. Ничего такого, никакого насилия: отца в детстве били, и он поклялся себе никогда не поступать так с ребенком. Обещание сдержал, поэтому ребенка била мама.

В возрасте шести лет сын попал в больницу и чуть не помер, родители поняли, насколько он все-таки для них ценный, и поэтому было решено завести «запасного ребенка». Мать больше не хотела других детей, но это стало аргументом.

От экспериментов Гарри Харлоу над обезьянами я каждый раз рыдаю: он изучал детскую привязанность, поэтому отрывал детенышей от матерей и смотрел, что из этого получится. Ничего хорошего. Самки, выращенные таким образом часто просто откручивали своим новорожденным головы. Там же нашелся способ, с помощью которого можно немного «вылечить» таких обезьян: надо к ним подсадить уже не новорожденных детенышей, которые очень хотят обнимашек. Если настойчивость детей победит, то черствая обезьяна рано или поздно растает.

В качестве запасного ребенка родилась девочка. Ее не отлучали от матери при рождении, как сына, так что девочка выросла контактной. Сердце матери ей растопить не удалось, но отец не устоял, она стала его любимым ребенком. Семья разрасталась, но первородный грех все равно лежал на сыне: именно его рождение все поменяло, и именно поэтому отец вынужден работать на нелюбимых работах.

В это же время жертвы стали давать плоды: в доме появились деньги, и девочку стали баловать, хотя бы материально. Образовалась понятная схема, в которой деньги являются проявлением заботы и может быть даже любви: отец тратил все силы и нервы на то, чтобы обеспечивать семью, а в ответ, видимо, хотел, чтобы его любили за то, что он не эгоист.

Схема возможно бы даже и работала, но Виталий просто связался не с теми людьми. Маму не только не любили в детстве, но и пытались вытравить, когда она была еще плодом. Аборта не случилось, плод выжил и развился в человека с пограничным расстройством личности. Оставляя за кадром необходимые расшаркивания ножкой о том, что каждый человек уникален и несводим к диагнозам, это был хрестоматийный случай.

На бытовом уровне это проявляется в том, что человек на пустом месте регулярно устраивает скандалы, что его не любят, что бы ни происходило в реальности. «Пограничное расстройство личности» называется так еще и потому, что стоит на границе между нормальностью и безумием. Эти люди здоровы до такой степени, что их еще нельзя класть в больницу, но больны до такой степени, что способны испортить любые отношения просто нестабильностью собственной психики. Эти люди не знают, что такое любовь, и способны отдать ребенка на год, чтобы не мешал, поэтому от экспериментов Гарри Харлоу над обезьянами я каждый раз рыдаю. Перед смертью мать издала сборник стихов, экземпляр достался и мне. Единственной темой была та самая любовь, которой не было. Она всегда где-то там, за горизонтом, неуловима и непознаваема, и вот мама заламывает руки и ждет, ждет, ждет.

Отец, возможно, и верил, что недостаточно хорошо любит маму и старался зарабатывать еще лучше. Деньги, олицетворяющие любовь, являлись деньгами Шредингера: они одновременно были, и их не было. Нельзя даже сказать, что они проматывались — они просто пропадали. Брат, которого отец подтянул и устроил, зарабатывал гораздо меньше, но жила его семья стабильно хорошо, медленно, но верно повышая благосостояние. «Прижимистый», — называла его мама с отвращением.

Одна из безумных черных дыр, записанная, кстати, на мой счет, была попыткой мамы в течение десяти лет сделать из меня чемпиона по спортивным бальным танцам. Все это стоило безумных денег, включая полеты в Москву к тренерам мирового класса, которые не могли исправить главного: мальчик был, скажем так, угловат и совсем не champion material (но с тех пор у меня прекрасная осанка). Продолжалось это с 7 до 17 лет, после чего я забыл это, как страшный сон, затем все то же самое попытались провернуть с дочкой. Мама с детства мечтала танцевать, но не сложилось.

Анекдотичным примером отсутствия денег всегда выступали Дни Рождения: у мамы он был на семь дней раньше, чем мой, все деньги тратились на него, и к моему Дню Рождения родители разводили руками: «ты знаешь, в семье нет денег». И так — каждый год. На фоне остального это скорее печально веселило своей иллюстративностью, как неожиданное для коммунальных служб наступление зимы. «Никогда такого не было, и вот опять».

Жертвы даются не легко, отец сначала растолстел, потом заработал диабет, пережил что-то с сердцем, а потом у него отказали почки, поменять которые просто так было нельзя, как раз из-за ожирения и диабета. Началась жизнь на гемодиализе, которая имеет свои особенности: живут «гемодиализники» в среднем лет семь, помирают от нагрузки на сердце в любой момент. Папа продержался десять.

Умер он 9 февраля 2021 года.

Болезнь для папы стала своеобразным wake up call. Его мечтой было заработать достаточно денег и встретить счастливую пенсию, теперь же у него была пенсия в лучшем случае по инвалидности. Он развелся («давно пора» сказал я), потратил немного денег для себя: купил себе тихий домик и крутой джип для рыбалки и даже завел себе новую жену, которую я за десять лет ни разу не видел. До этого папа ходил в обносках, даже будучи богатым, что списывалось, конечно же, на «скромность», но он просто заботился о семье. Надеюсь, вот так официально развалив семью, он смог последние десять лет пожить для себя.

Наше общение сводилось к очень ограниченному набору коротких посланий. Помимо упомянутого «паразита» и «тунеядца» там было:

«Скучно? Читай книгу». Несмотря на то, что папа был техническим интеллигентом, любовь к книгам у меня появилась от него.

«Нужны деньги? Зарабатывай». Где-то здесь рядом находится мамино послание «Ты был накормлен и одет, что тебе еще надо?». Между прочим, накормлен и одет — это золотой стандарт детдома. Зарабатывать я начал рано (и при первой возможности съехал от них). Когда папа позвал меня подработать грузчиком себе в компанию, ну, вы знаете, такая типично подростковая работа в воспитательных целях, чтобы знал, как деньги тяжело зарабатываются и задумался об умственном труде, я уже зарабатывал умственным трудом, так что вся мораль истории прошла мимо.

«Не надо работать на дядю». Я всегда шутил, но не вслух, что даже знаю, о каком дяде идет речь: папа был заместителем директора и сооснователем фирмы, делал половину работы, но получал не 50/50%.

«Надо больше отдыхать». Тоже совершенно понятная в свете истории отца мантра, на которую у меня был свой ответ: «Надо меньше напрягаться». Можно подумать, что это ответ тунеядца, но нет, скорее это про то, что не надо урабатываться.

Вот, пожалуй, и все.

Самым продуктивным его посланием стала болезнь. В это время я был в Москве и работал в Яндексе. Работа была любимой, но очень нервной, вернее, нервным было мое отношение к ней. От стресса у меня начались проблемы со здоровьем, ничего страшного, хотя было мне всего 30.

Папа подал наглядный пример, как не надо, как я не хочу закончить, и мой собственный поход на терапию я связываю в том числе и с этим. Надеюсь, последние десять лет он прожил счастливо, насколько позволяла ему болезнь. Я за эти десять лет поменялся так, что судьба отца мне не грозит.

Жизнь папы для меня является примером смертельной — буквально — опасности долга, самопожертвования и прочей подобной ерунды и одновременно вакциной от нее.

Еще один характерный пример долга — дед-алкоголик, отец отца, которого после смерти бабушки папа перевез к себе, в семью, иначе бы он просто спился. Это не помогло: дед добывал водку неизвестно откуда, напивался, и устраивал отцу концерты, когда тот возвращался с работы злой и уставший. Дед прожил с ними лет пятнадцать, отравляя существование всем. На каком-то этапе я даже боялся, что дед переживет отца (папа был уже болен, когда дед наконец помер). Мама считает, что проживание деда развалило семью. Я считаю, что никакой семьи никогда и не было.

Помню, как однажды я пытался доесть что-то из холодильника, по-моему, последнее яблоко, и получил окрик от отца: «Оставь, вдруг кто-нибудь из семьи захочет». Это заставило задуматься.

Наверняка я виделся, как его неудачное продолжение: папа полностью игнорировал себя и, аналогично, меня. С отцом мы никогда не спорили, потому что не общались, но папа оказался одновременно прав в своем послании, и неправ в мотивах и средствах, и время в какой-то степени все расставило на места.

Я не работаю на дядю (а работаю на много дядь), как и папа успешно содержу семью, но не помирая от стресса и больше отдыхая, и что самое главное — делаю это добровольно и из-за любви. Помню, как однажды мать, узнав мою зарплату (когда она у меня еще была большая) выдала, что гордится мной: это было сравнимо с тем, что приносит домой отец. «А ты даже не напрягаешься». Я тут же испытал прилив ненависти — «ты же его и напрягаешь» — но это было обычным явлением в моем общении с мамой. Моя текущая работа чем-то напоминает преподавание и, возможно, даже науку — чем хотел заниматься отец, что доказывает, что не обязательно жертвовать и этим.

У меня есть настоящая семья и дом («место, в котором каждому конкретному члену семьи хорошо»). Во многом это заслуга моей жены, испортить которую у меня до сих пор не получилось.

Среди моих клиентов есть много людей без отцов, и я прихожу к выводу, что у меня отец «был, но не присутствовал», что все равно в разы лучше, чем если бы его не было. По крайней мере, я точно знаю, за что меня отец не любил.

«Зато мы не голодали». Контрпример — семья моей жены — голодала в 90-ые вплоть до картофельной диеты, зато Катя до сих пор вспоминает какие-то мифические семейные активности, которые у них были. Я же, когда стоит задача провести время с детьми, стою как абсолютный дебил и не знаю, куда себя деть, и что вообще делать. Ну разве что заставить старшего тунеядца читать.

Legalize It

Весь текущий кризис взаимоотношений власти и народа легко исправить одним простым движением: нужно избавиться от этих мучительных недоговоренностей.

Песков должен выйти к народу и сказать «да, мы охуели». Тайную дачу Путина, даже если она не его, официально назвать дворцом, перенести Кремль туда, пусть старик оставшиеся тридцать лет работает в нормальных условиях, а не как раб на галерах. Дайте уже нам открыто гордиться богатством страны. Уделали хохлов с их золотым батоном же.

Навального объявить врагом народа, но сделать это должен не Жирик, как сейчас, а кто-то более легитимный, пусть даже суд какой-нибудь, или тот же Песков, как vox dei. Можно даже расстрелять, а можно как Достоевского: чтобы как будто расстрелять, но в последний момент помиловать и отправить на каторгу (удивительным образом — в Омск). Дурь из головы вышибает — будь здоров.

Перекрестить Русь в ислам, не зря ж Владимир как раз. Кроме того, что сейчас это — мудрое геополитическое решение, есть и сугубо утилитарные последствия: многоженство можно будет не прятать. Мы, мужики, поддержим. Опять-таки, антиамериканский дискурс смотреться будет более органично. Содомитов камнями можно будет забивать уже однозначно, а не просто за пропаганду, а то сейчас там опять какая-то серая зона, не поймешь, пропагандирует или просто на улицу вышел. Серая зона не нужна, нужна светлая, радостная и понятная.

Тело какулика

— Папа, кто такой Какулик?
— Ну, это, наверное, тот, кто какает много... А где ты это прочитал?
— Да там на кинотеатре афиша была: «Тело как улика».

Вам, наверное, было интересно в детстве, почему обезьяны не эволюционируют сейчас? Они эволюционируют.

Книга Бессела ван дер Колка «Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть» оставила очень тягостное впечатление. Я обычно такие книги не читаю, конечно.

Бессел — психиатр. Книга на 50% состоит из buzz-слов, типа нейропластичности, нейронных связей и выводов, вида «мы выяснили, что людям приятно, когда их слушают, потому что у них участки мозга загораются на сканере» и «травма реально меняет мозг», в общем, обычный научпопный дискурс, чтобы такое писать даже не обязательно быть психиатром.

Еще 50% книги — рассказ о персональном пути Бессела и поисков методов излечения травмы, из которого понимаешь, что последний век психотерапии прошел мимо него, потому что он не психотерапевт, а психиатр. Да, он иногда вспоминает Фрейда (остальных имен он не знает), но совершенно не видит иронии происходящего: Фрейд тоже был психиатром, пробовал укутывания, манипуляции и прочее, после чего пришел к выводу, что пациентов надо просто слушать. Бессел повторяет тот же путь, совершенно впрочем этого не замечая. Нет, я понимаю, что онтогенез повторяет филогенез, но не до такой же степени!

Вот, например, автор открывает контрперенос:

Сильвия была ослепительно красивой девятнадцатилетней студенткой Бостонского университета, которая сидела, как правило, одна в углу палаты с испуганным до смерти видом и почти ничего не говорила, однако слухи о том, что она была девушкой важного бостонского мафиози, придавали ей налет таинственности. Когда она на протяжении недели отказывалась есть и начала стремительно худеть, врачи назначили ей принудительное кормление. Нам приходилось втроем удерживать ее, в то время как еще один санитар засовывал ей в горло резиновый шланг, по которому медсестра заливала ей в желудок питательную жидкость. Позже, во время очередной полуночной исповеди Сильвия застенчиво и нерешительно рассказала мне про то, как ее в детстве насиловали брат с дядей. Тогда я понял, что наше проявление «заботы» больше напоминало ей групповое изнасилование. Этот и подобные ему случаи помогли мне сформулировать следующее правило, которое я постоянно повторяю своим студентам: если вы делаете со своим пациентом что-то, чего не стали бы делать со своими приятелями или детьми, то задумайтесь, не воспроизводите ли вы тем самым травму, случившуюся с пациентом в прошлом.

Один мой клиент бесится с психиатров, называя их «бесчувственные ублюдки». Оценка, конечно, радикальная, но в целом логика понятна: психиатры не занимаются чувствами, в том числе и своими, и только некоторые из них дорастают до этого в конце практики. Клиенту, конечно, хорошо так говорить: у него чуткий, любящий и поддерживающий терапевт (то есть, я).

Вот, например, Бессел использует только что освоенную «технику» и давит на человека, чтобы тот раскрылся (случай с Сильвией не помог) и потом —

По окончании нашего сорокапятиминутного сеанса мой коллега первым делом сказал, что ему было крайне неприятно иметь со мной дело и что он никогда не стал бы направлять ко мне своего пациента. Это, впрочем, по его словам, не помешало ему в ходе сеанса разобраться с проблемой, связанной с насилием со стороны его отца. Хотя я отнесся к его словам скептически и подозревал, что его грубость по отношению ко мне стала следствием неразрешенных чувств по отношению к его отцу, он, вне всякого сомнения, выглядел гораздо более расслабленным.

Я обратился к своему наставнику по ДПДГ, Джеральду Паку, и сообщил ему про свое замешательство. Этот человек явно меня невзлюбил, однако теперь он говорил мне, что справился со своей давней проблемой. Откуда мне было знать, действительно ли он со всем разобрался, если он не хотел рассказывать мне, что произошло с ним во время сеанса?

Джерри улыбнулся и поинтересовался, не занялся ли я, случайно, психологией, чтобы разобраться с какими-то своими собственными проблемами. Я подтвердил, что именно так думали большинство людей, которых я знал. Затем он спросил, интересно ли мне слушать, когда люди рассказывают про неприятные истории из своего прошлого. Опять-таки, я был вынужден дать утвердительный ответ. Тогда он сказал: «Знаешь, Бессел, может, тебе стоит научиться придерживать свой вуайеризм. Если для тебя так важно слушать чужие истории про перенесенную травму, почему бы тебе не пойти в бар, положить пару баксов на стойку и не предложить своему соседу угостить его выпивкой, чтобы он поделился с тобой какими-нибудь неприятными воспоминаниями? Тебе нужно научиться различать свое желание услышать чужую историю и внутренний процесс исцеления твоего пациента». Я прислушался к замечанию Джеральда, и с тех самых пор с удовольствием повторяю его своим собственным студентам.

Тут меня покоробило «Я прислушался к замечанию Джеральда, и с тех самых пор с удовольствием повторяю его своим собственным студентам». Всё, вот так принял к сведению и излечился? Не верю.

Помню, как один молодой психолог в своем вебинаре сказал, сам не понимая, как сильно палится, что важно знать мотив выбора профессии, и что он, например, выяснил, что пошел в психологи из-за комплекса бога. И я такой «ок, выяснил, и чо?». Просто так «взять на вооружение» это нельзя, в лучшем случае — многолетний кризис и поиск новой мотивации. Ну либо можно просто с удовольствием повторять это своим студентам, тоже вариант.

Следующая цитата, в книге подобных много — о том, как автор изучает какие-то чудесные техники:

Заинтригованный многообещающей работой Пессо, я с радостью принял его приглашение посетить его фермерский домик на вершине холма на юге Нью-Гэмпшира. После обеда под тенью древнего дуба Альфред предложил мне пройти в его обитый красной вагонкой сарай, который он превратил в студию, чтобы провести сеанс по его методике. Я немало лет сам занимался с психотерапевтом, так что не ожидал каких-то серьезных откровений. Я был успешным профессионалом за сорок со своей собственной семьей, который воспринимал своих родителей как двух пожилых людей, пытавшихся провести достойную старость. Уж точно у меня и в мыслях не было, что они по-прежнему могут оказывать на меня какое-то значительное влияние.

Так как играть роли людей из моей жизни было некому, Альфред предложил мне выбрать какой-нибудь предмет или мебель, которые бы олицетворяли моего отца. Мой выбор пал на огромный кожаный диван, и я попросил Альфреда поставить его вертикально метрах в трех от меня, чтобы он находился немного левее. Затем он предложил мне пригласить в комнату и мою мать, и я выбрал массивную лампу примерно той же высоты, что и стоящий вертикально диван. По мере продвижения сеанса вокруг появились и другие важные люди в моей жизни: мой лучший друг в виде небольшой коробки с бумажными платками справа от меня; моя жена – небольшая подушка рядом с ним; мои двое детей – еще две маленькие подушки.

Спустя какое-то время я огляделся: два громоздких, темных и грозно стоящих предмета представляли моих родителей, в то время как ряд крошечных предметов олицетворяли мою жену, детей и друзей. Я был потрясен: я воссоздал свой внутренний образ строгих родителей-кальвинистов, сложившийся у меня, когда я был маленьким мальчиком. Я почувствовал напряжение в груди, а мой голос, наверное, звучал еще более напряженным. Я не мог отрицать того, о чем говорил мой пространственный мозг: эта методика помогла мне визуализировать мою внутреннюю карту мира.

Когда я сообщил Альфреду о том, что только что обнаружил, он кивнул и предложил мне изменить мои установки. Ко мне снова вернулся скептицизм, однако Альфред мне нравился, а его методика вызывала у меня любопытство, так что я с неохотой согласился. Тогда он встал прямо между мной и лампой с диваном, скрыв их из моего поля зрения. Тут же я ощутил глубокое облегчение в теле – напряжение в груди ослабло, а мое дыхание стало расслабленным. В тот момент я и решил стать учеником Пессо.

Я не знаю, как и где он проходил терапию, но на этот чудесный трюк способен даже первокурсник-гештальтист. Это примитивнейшая проекционная техника, алё! Роршах на стероидах. Подобные вещи я отношу к «диагностике», но не в плане постановки диагноза, а в плане первичного осмотра, когда пациент до такой степени не в ладах со своими чувствами, что ему нужна небольшая помощь. Если нужна «методика», чтобы «визуализировать внутреннюю карту мира», то в обычном состоянии к этой карте нет доступа (а у людей, которые прошли терапию, он есть).

И в целом пример, конечно, анекдотичен: 40-летний специалист прошел терапию и не знал, как на самом деле воспринимал своих родителей.

Короче, книга — источник так называемых знаний.