Discuss it
Люди на мамбе ставят все галочки, в том числе и «групповой секс вдвоем», а в анкете честно пишут: нет, нам этого не надо, галочки — «для увеличения количества просмотров анкеты».
Бабы, да. Очевидно, что человек, который ищет поебаться, вдруг одумается и женится.
(Умные бабы так и делают — начинают с ненавязчивого секса, а потом -... Но они не пишут об этом в анкете! К тому же умных баб не существует).
Очевидно, что выбор целей должен быть шкалой, а положение на этой шкале — единственным и конкретным.
И вот за такое «галочку поставила, чтобы смотрели» и надо банить, а вовсе не за маты, плохие фотографии и прочую чепуху.
Помимо этого очевидно, что у людей проблемы с общением, выдавить из себя что-то, помимо «привет», получаются не у всех.
Первое решение — игровое. Второе — еще проще, дать обсуждать (на уровне интерфейса) каждую «сущность», использовать ее в качестве завязки для разговора.
Ну, написала девушка, что у нее рост 181 см, ты ткнул на «обсудить это», в чате создалось полуавтоматическое сообщение, типа «пользователь Алексис Киви пишет по поводу вашего роста: ...».
Но до сих пор есть сайты (практически все), где оставить комментарий к фотографии и поговорить в чате — это два, блядь, разных действия.
«Человек с пустой кобурой»
That which does not kill us might be friendly.
Вот она, Слава!
В том же 2002 году слово (блог) впервые появляется в русских блогах Живого Журнала. Однако первым русским блогом можно считать www.spectator.ru, первая запись в котором появилась в августе 1997 года.
Заметки на полях «Augmented reality»
Должен сказать, что я сам убежден, что постмодернизм – не фиксированное хронологически явление, а некое духовное состояние, если угодно, Kunstwollen – подход к работе. В этом смысле правомерна фраза, что у любой эпохи есть собственный постмодернизм, так же как у любой эпохи есть собственный маньеризм (хоть я и не решил еще – не является ли постмодернизм всего лишь переименованием маньеризма как метаисторической категории). По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в «Несвоевременных размышлениях», там, где говорится о вреде историзма. Прошлое давит, тяготит, шантажирует. Исторический авангард (однако в данном случае я беру и авангард как метаисторическую категорию) хочет откреститься от прошлого. «Долой лунный свет!» – футуристский лозунг – типичная программа любого авангарда; надо только заменять «лунный свет» любыми другими подходящими словесными блоками. Авангард разрушает, деформирует прошлое. «Авиньонские барышни» – очень типичный для авангарда поступок. Авангард не останавливается: разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста; в архитектуре требования минимализма приводят к садовому забору, к дому-коробке, к параллелепипеду; в литературе – к разрушению дискурса до крайней степени – до коллажей Бэрроуза, и ведут еще дальше – к немоте, к белой странице. В музыке эти же требования ведут от атональности к шуму, а затем к абсолютной тишине (в этом смысле ранний период Кейджа – модернистский).
Но наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку он пришел к созданию метаязыка, описывающего невозможные тексты (что есть концептуальное искусство). Постмодернизм – это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить, иронично, без наивности. Постмодернистская позиция напоминает мне положение человека, влюбленного в очень образованную женщину. Он понимает, что не может сказать ей «люблю тебя безумно», потому что понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобные фразы – прерогатива Лиала. Однако выход есть. Он должен сказать: «По выражению Лиала – люблю тебя безумно». При этом он избегает деланной простоты и прямо показывает ей, что не имеет возможности говорить по-простому; и тем не менее он доводит до ее сведения то, что собирался довести, – то есть что он любит ее, но что его любовь живет в эпоху утраченной простоты. Если женщина готова играть в ту же игру, она поймет, что объяснение в любви осталось объяснением в любви. Ни одному из собеседников простота не дается, оба выдерживают натиск прошлого, натиск всего до-них-сказанного, от которого уже никуда не денешься, оба сознательно и охотно вступают в игру иронии… И все-таки им удалось еще раз поговорить о любви.
Ирония, метаязыковая игра, высказывание в квадрате. Поэтому если в системе авангардизма для того, кто не понимает игру, единственный выход – отказаться от игры, здесь, в системе постмодернизма, можно участвовать в игре, даже не понимая ее, воспринимая ее совершенно серьезно. В этом отличительное свойство (но и коварство) иронического творчества. Кто-нибудь всегда воспримет иронический дискурс как серьезный.
Умберто Эко, «Заметки на полях „Имени розы“».