Гуманизм (идеология)

«Многие современные психотерапевты находятся под воздействием иллюзия, будто именно перед невротиками и психопатами можно ставить максимальные задачи — такие, как требование реализации собственного „Я“, расширения границ разума, достижения личностью, как неким имманентным целостным комплексом качеств, гармонической полноты человеческого бытия. Психотерапия неразрывно связана с реалиями общей веры и общих ценностей. Там, где общей веры нет, перед личностью ставится невероятно сложное требование помочь себе, исходя из собственных ресурсов; но любой человек, способный хотя бы частично выполнить подобное требование, не нуждается ни в какой психотерапии. С другой стороны, в атмосфере тотального неверия, в ситуации полной потерянности личности, психотерапия слишком часто становится дымовой завесой для неудач».

Карл Ясперс. «Общая психопатология»

В прекрасной юнгианской, маслоунианской^[1], роджерианской^[2] и потом экзистенциальной реальности все выглядит примерно так: есть человек с его уникальными задатками, и всю жизнь человек занимается тем, что «становится собой», не важно, как это называть — индивидуация, самоактуализация. Это не только тяжелый труд, но еще и творчество, которое отличается от массового производства уникальностью результата. Человек — это ответ на вопрос «как мне жизнь?», и если эта «мна» — что-то уникальное, то и ответ должен быть не типовой. Все муки творчества применимы и здесь^[3]. (Воннегут писал, что чувствует себя безруким и безногим человеком с карандашом во рту). Творчество — это не только воображение, но еще и реализация, в случае человека — самореализация.

Жизнь понимается, как произведение искусства, и гуманистический терапевт не может оценивать клиента с точки зрения патологии, потому что «клиент художник, он так видит» и еще потому, что это его жизнь. Единственное, что может терапевт — помогать в раскрытии и обнаружении себя. В этом плане, конечно, терапевт находится на стороне «самости», а не на стороне «супер-эго», иными словами, задача гуманистической терапии — не вырастить достойного члена общества, а помочь человеку стать собой, даже если это идет в разрез с общепринятыми нормами. Аргументация, типа «а вдруг я на самом педофил», которую я слышал неоднократно, убирается просто: во-первых, не надо себе льстить, выбирая крайние и гипотетические случаи, Гитлер у нас один, и тот был художником в душе, во-вторых, спор о настоящей природе человека довольно старый, точки зрения обоих лагерей понятны: одни считают человека «по своей природе» плохим, другие — хорошим^[4]. Гуманисты, очевидно, принадлежат ко вторым — и ничего тут не сделать, это аксиома.

Я знал одного набожного мужчину, церковного старосту, который, начиная с сорока лет стал проявлять растущую и под конец невыносимую нетерпимость в вопросах морали и религии. Одновременно его характер заметно ухудшился. Под конец его облик стал напоминать потемневшую и гнущуюся вниз опору церкви. Дожив так до пятидесяти пяти лет, однажды в полночь, сидя в постели, он сказал своей жене: «Ну, наконец-то я понял! Я просто негодяй!» Понимание этого факта не осталось без последствий. На склоне лет он вел буйный образ жизни и промотал большую часть своего состояния. Вот это человечище — из огня да в полымя!

Карл Густав Юнг, «Человек и его символы»

«Теневая» сторона гуманизма обнаруживается, если задать вопрос, с чего это вдруг каждый человек стоит уважения.

Проблема не в том, что мы, гуманисты, будем делать с педофилами, а в том, что мы будем делать с теми, кто не хочет самоактуализироваться? Отступая в сторону: был такой великолепный мистик Гурджиев, который поездил по востоку, понабрался там разного и параллельно Юнгу и Фрейду (и примерно в то же время) основал свое учение. Гурджиев утверждал, что человек все свое время проводит во сне (см. Бессознательное), у него есть сущность и личность (см. Персона и Самость), что есть ложная личность (то, что потом терапевты назовут false self), которая подавляет развитие сущности (см. Нарциссизм) и что, наконец, цель человека — развивать самость, у каждого человека есть душонка, но не у каждого есть душа, для появления последней надо поработать. Меня подобные примеры всегда восхищали тем, что разные люди говорят про одно и то же и расстраивали тем, что часто они друг про друга даже и не знают.

Главный сложный вопрос гуманизма, языком Гурджиева будет звучать так: за что вообще уважать людей с душонкой? Поразмыслив, приходишь к выводу, что «по умолчанию» гуманизм вроде как бы должен уважать людей за индивидуальность и инаковость, в противном случае люди становятся взаимозаменяемые, а произвести на свет нового человека не так уж и сложно^[5], и не понятно, в чем весь сыр-бор и где тут ценность.

Но если человек не реализует себя и не становится человеком, то уважать остается только за «потенциал», поэтому и считается, что при абсолютной ценности жизни, дети «более ценные», чем взрослые (из них еще может выйти толк), но потенциал — это еще не человек. Дело не в том, что люди, которые не хотят развивать свою индивидуальность, должны были в результате стать чем-то прекрасным, а в том, что они выбрали простой выход, зарыли талант в землю, что даже не по-христиански^[6].

Юнг прожил долго и в 1957 году, когда ему было 82 года, написал одну из последних своих книг — «Нераскрытая самость». Эта в целом невеселая книга — о том, что (оказывается!) людям никакая Самость особенно и не нужна. Проблема, что делать с людьми с душонкой, поднимается и там:
"Мне вспоминается глубокомысленное высказывание одного моего приятеля, с которым мы застряли в огромной толпе. Он тогда неожиданно воскликнул: «Вот тебе самое надежное основание для неверия в бессмертие: вся эта куча народу хочет быть бессмертной!».

К слову, «Бегство от свободы» (1941) Эриха Фромма — гораздо лучше раскрывает примерно ту же тему: людям не только не нужна свобода, она их даже пугает и тяготит. К счастью, есть тоталитарные режимы, нормы и обычаи, которые с радостью снимут с людей это бремя.

Это, кстати, вялотекущий спор с одним моим коллегой, который мы даже не поддерживаем. Он (тоже экзистенциалист) считает, что не все люди заслуживают уважения, и почему-то думает, что я с ним не согласен и клеймит меня, как гуманиста. Примерно об этом пишет и Сартр. В «Тошноте» (1938) он объявляет гуманизм лицемерием, понимая под гуманизмом безусловную любовь к людям, а в «Экзистенциализм — это гуманизм» (1946) утверждает, что есть два типа гуманистов: первые говорят «Человек — это поразительно!» и поддерживают «культ человечества», отдельный человек теряется, и «это означало бы, что мы можем оценивать человека по наиболее выдающимся действиям некоторых людей. Такой гуманизм абсурден...». Мы против такого гуманизма!

Второй тип гуманизма — «экзистенциалистским гуманизм», и «это гуманизм, поскольку мы напоминаем человеку, что нет другого законодателя, кроме него самого, в заброшенности он будет решать свою судьбу», то есть, мы напоминаем человеку, что он — человек.

Очевидно, что гуманистический терапевт всегда работает с конкретным клиентом, поэтому ему нет смысла притворяться, что он любит всех людей, он любит одного человека за раз^[7]. Поэтому же под «гуманизмом» в этой книге сразу понимается гуманизм второго сартровского типа.

Не все люди заслуживают восхищения, каждый конкретный человек заслуживает человеческого отношения, равенства возможностей. Даже тот, что не развивается. Я часто говорю своим клиентам, что они имеют полное право просрать свою жизнь, как хотят. Конечно же, они хотят не просирать, но я использую эту формулировку чтобы лишний раз указать на масштабы свободы. Выбор не развиваться — это тоже выбор. Выбор отказаться от своей свободы — это выбор свободного человека. Разумеется, он не осознается, как выбор (как, например, ситуация, в которой человек не принимает решения не осознается, как выбор оставить все, как есть), но это ничего не меняет — «незнание законов не освобождает от отвественности».

Свобода воли

Это сложный и в основном философский спор, который лишний раз трогать не хочется, но надо — во имя гуманизма. Раз люди «имеют право и обязанность определять смысл и форму своей жизни», значит, у них должна быть такая возможность — свобода воли.

Свободу воли можно рассматривать с двух сторон: как это «на самом деле», и зачем вообще этот вопрос нужен (и к каким ужасам приведет его решение), при этом создается полное ощущение, что эти две стороны друг друга не очень понимают.

За все мои чрезмерные упрощения заранее прошу прощения у настоящих философов, которые меня, надеюсь, читать не будут (я потом объясню, зачем я сюда залез).

Возьмем что-нибудь простое, какую-нибудь условную амебу, которая уплывает из солёной воды, плывет на свет и ничего больше не делает. Ее поведение предопределено (детерминировано), она всегда будет стараться уплыть из соленого и приплыть к свету. Не то, чтобы она может решить потерпеть ради светлого будущего — в соленом. Эту амебу можно легко заменить механизмом — и никто не заметит разницы.

Далее мы усложняем амебу, скажем, добавляем ей как раз возможность «потерпеть», для этого добавляем ей память и возможность выстраивать приоритеты. Казалось бы, вот она — свобода воли, но нет: амеба теперь не только реагирует на внешнюю среду, но еще и на внутреннюю. Делает она это все равно предсказуемым образом, то есть, решение амебы «потерпеть», если его тщательно рассмотреть, тоже является продуктом какой-то определенной функции. То есть, даже если у амебы есть варианты, то она выбирает «лучший вариант», даже если не осознает, по каким правилам она это делает.

Далее мы усложняем амебу еще сильнее и, наконец-то, она становится такой комплексной, то мы просто уже не в состоянии учесть все параметры и нам кажется, что амеба придумывает нетривиальные решения «по собственной воле», особенно если она может потом красиво обосновать их словами.

Сторонники отсутствия свободы воли — именно с технической стороны, говорят, что «на самом деле» дела примерно так и обстоят: человека чисто теоретически можно разобрать на бесчисленное количество вводных параметров, и тогда мы увидим, что все решения предопределены. Просто мы не можем это сделать на практике, потому что очень уж сложно, мы в этой сложности теряемся и придумываем себе всякое.

Свобода воли же в этом случае — просто психологическая иллюзия, феномен сознания. (Само сознание, кстати, легко «разбирается» примерно по той же «амёбной» схеме, и оказывается, что никакого сознания нет, а это просто такая же сложность, которая порождает иллюзию сознания).

Сторонники присутствия свободы воли говорят совсем о других вещах: ну ок, «доказали» мы, что свободы воли нет, а что мы будем делать, например, с ответственностью? Если я ограбил и убил старушку, то это только потому, что бесчисленное количество параметров так сошлись. За что наказывать преступника, если это не он делал выбор? Или, например, если свободы воли нет, то что теперь, ложиться и помирать, потому что на что ты тогда можешь повлиять?

Вот, скажем, известный пример про «выученную беспомощность» — эксперимент, когда собаку запирали в клетке и били током до тех пор, пока она не потеряла всякую волю к сопротивлению — поделать она все равно ничего не могла — а потом дверь открыли, но собака все равно никуда не ушла, потому что была «приручена», что она бессильна, током все равно будут бить. Кто хочет быть такой собакой?

Спустя какое-то время бедную собаку перестает устраивать такая жизнь, и она идет к психотерапевту. Является ли это свободным поступком? На психотерапии она меняется — но было ли это предрешено? Может ли она вообще поменяться, если никакой свободы нет? Как она решает поменяться?

Люди, которые говорят об отсутствии свободы воли, говорят о физическом детерминизме, люди, которые говорят о наличии свободы воли говорят о свободе, как о чувстве.

Я, конечно, за свободу воли, потому что иначе все рассыпается, «хоть ложись и помирай». Аргумент про «а на самом деле» и «иллюзию» считаю в целом наивным: ценность «самого дела» еще нужно доказать, но ценность — понятие психическое.

Ну и, конечно, «вы говорите «иллюзии», как будто это что-то плохое». Вот, например, современные мониторы не настолько хорошая иллюстрация, но если мы возьмем старые ламповые телевизоры, то даже невооруженным взглядом будет видно, что они состоят из «пикселей» (тогда это пикселями не называлось): отдельных точек. Опять-таки, со старыми телевизорами можно было проделывать простой фокус: подходить вплотную и наблюдать эти точки.

Вы понимаете, куда я клоню: «на самом деле» на экране нет никакого изображения, а есть много мелких точек, которые такие мелкие, что мы не замечаем. Более того, «на самом деле» изображения в мультфильме не движется: нам показывают разные картинки, которые сменяют друг друга, можно взять каждую по отдельности и, внимательно рассмотрев, придти к выводу, что она статична! Все остальное — это «иллюзия», которую строит мозг.

Вопрос, конечно, «вам шашечки или ехать?» (анекдот), то есть, что вам важнее — мультик посмотреть или торжество объективности?

С точки зрения психотерапии вопрос не имеет смысла (вернее, психотерапия не имеет смысла при отсутствии свободы воли). Если клиент начинает подобный разговор, то всегда речь идет о его чувстве бессилия, бессмысленности, растерянности — о чем угодно, кроме «объективных фактов».

В компьютерных науках есть понятие «конечный автомат»: это механизм, которые обладает конечным количеством состояний и алгоритмом их изменений, так что эти состояния можно вычислить/предугадать, хорошая иллюстрация детерминизма. Человека можно считать конечным автоматом, но тогда пропадает — правильно — «душа» и мир становится очень безжизненным.

Такое состояние один мой клиент иронично называет «конченный автомат».