Психосексуальная теория

Пусть простаки и чернь продолжают верить, будто любые раны разума можно исцелить ежедневными припарками из древнегреческих мифов на интимное место. Меня это не волнует.
Vladimir Nabokov, Strong Opinions (1990)

Фрейда интересует не все бессознательное, а то, что было туда «вытеснено» — то есть, то, на что человек предпочитает не смотреть. Как синоним «вытеснения» часто используется «репрессирование», оно более удачно с точки зрения идеи «бедное эго, все кругом насели».

Берем невротический конфликт «очень хочется, только папка заругает» и модифицируем его в «папка так сильно заругает, что даже сознаться страшно, что именно хочется». Даже страшно помыслить. А что страшнее всего помыслить, но при этом хочется? Правильно — секс. Время тогда было такое, сексуальная революция еще не случилась:

Однако фрейдовской теоретической системе присуще глубокое противоречие. Тот Фрейд, который открыл путь к пониманию «ложного сознания» и человеческого самообмана, был радикальным мыслителем (хотя и не революционером), в чем-то вышедшим за рамки господствовавших в обществе той эпохи понятий. Он был до известной степени социальным критиком, особенно в работе «Будущее одной иллюзии». Тем не менее при этом он оставался человеком своего класса и своей исторической эпохи с соответствующим мировоззрением и предрассудками. Фрейдовское бессознательное является прежде всего вместилищем подавленной сексуальности, понятие «честности» у Фрейда связывалось главным образом со злоключениями либидо в детском возрасте, а его социальная критика сводилась к критике подавления сексуальности в обществе.
Эрих Фромм. «Гуманистический психоанализ».

Если быть совсем грубым, то психосексуальная теория — это теория о том, что человек движем влечением, что правда: человека куда-то постоянно что-то влечет. По-английски и вовсе есть прекрасное слово drive. Но Фрейд говорит, что всё влечение по своей природе сексуально, использует термин «либидо» и делает это, похоже, не как метафору. Если из психосексуальной теории убрать сексуальный элемент, то получится абстрактная банальность: человека влекут (разные) влечения. Duh! Теория теряет единый источник (секс) и рассыпается.

Таким образом, «Ид», животное начало человека, страдает именно сексуальными страстями, а идея бессознательного была революционной вовсе не из-за того, что человеку не хватает внимания на все, а из-за того, что человек постоянно себе врет и прячет грязное белье.

Психосексуальная теория крайне сомнительна, и именно ее разгромили в первую очередь, но и из нее можно извлечь пользу, и поможет нам в этом символизация.

Как известно, формирование символа – это работа эго, пытающегося справиться с тревогами, вызванными отношениями со значимым объектом (Мелани Кляйн, Ханна Сигал).

В связи с этим интересна гипотеза, что Фрейд действительно был старым извращенцем и его психосексуальная теория буквальна, а уже его «дети» символизировали член отца, не в силах справиться с осознанием этого факта.

Именно поэтому тексты психоаналитиков с таким усердием перенасыщены половыми метафорами — чтобы показать, что это всего лишь метафоры и ничего необычного не происходит. Но сколько «фаллос, фаллос» ни говори, а во рту слаще не станет.

Примириться с Фрейдом нам поможет Юнг. В его книге «Психология и алхимия» есть как минимум одна очень хорошая мысль: Юнг утверждал, что алхимики с точки зрения химии и вообще науки ошибались, они все «нафантазировали», в чем сомнений нет, но, что самое интересное — нафантазировали они, как люди. Они заблуждались «по-человечески». То есть, алхимики взяли совсем неизвестную для них вещь — материю — и попытались заполнить ее своими сугубо человеческими фантазиями, а на основе фантазий можно изучать психику, потому что ну а на основе чего еще ее изучать, кроме как на основе символьного материала? А уж символики-то в алхимии навалом.

Мысль эта находится в самом начале, и всю следующую книгу Юнг скрупулёзно берет понятия алхимии и переводит на язык психологии. Мне, если честно, стало скучно, но так же можно и любой бред разобрать, включая Фрейда!

Смотрите, у нас есть метафоры движения и прочие телесные метафоры, которые мы используем в языке, туда можно добавить и половые метафоры, они смотрятся очень странно, но психоаналитикам, похоже, это удалось. Люди получают деньги за то, что говорят про фаллос с серьезным лицом. Работа мечты.

С другой стороны, в компьютерных науках есть метафора мамы-папы (разъем и отверстие), и никто им ничего не сказал.

Когда ко мне приходят клиенты, которые в жизни ничего не хотят, ну разве что были бы не прочь иметь оргии по пятницам, я понимаю, что все остальные желания у них пропали и осталось просто самое сильное — половое. Я не рассматриваю его, как главное, но его можно рассматривать, как метафору.

Эдипов комплекс^[1] можно трактовать, как нежелание переставать быть ребенком (такой идеи придерживается, например, Фромм, хотя она мне всегда казалось самоочевидной), а вовсе не как желание трахнуть маму и убить отца. Опять-таки, в моей практике многие мужчины путают близость и сексуальное желание, почему бы Фрейду не быть одним из таких мужчин?

С комплексом кастрации^[2] тоже все просто: если я скажу, что кастрация — это не фигуральное отрезание члена, а наступающая после этого «невозможность дальнейшей возможности», то фраза будет выглядеть понятной? Вместе с тем, «невозможность дальнейшей возможности» — это же смерть. (Хайдеггер)

То, что мужчины считают свою маскулинность неотъемлемой частью себя, после утраты которой наступает смерть эго, может быть культурно обусловленная частность, а вовсе не глубинный принцип психики.

Выздоровления «по Фрейду» человек достигает тогда, когда согласно известному коану Зигмунда, достигает возможности «любить и работать». В этой простой фразе (Lieben und arbeiten) многие находят глубины смысла, главным образом потому, что «любовь» и «работа» слова слишком уж многозначные, а Фрейд слишком уж гениален. Самое простое толкование, которое я видел, такое: человек преодолевает Эдипов комплекс и находит себе кого-то вместо мамы (любить) и признает авторитет общества-отца (работать). Подождите, а как же душа? А для души у нас есть Юнг.

Символизация

О чем невозможно говорить, о том следует молчать.
Ф. Тютчев

Мысль изреченная есть ложь.
Л. Витгенштейн

Совершенно огромная тема, к которой невозможно подступиться в силу невозможности ее охватить — это символическое. Тема нам нужна, например, для понимания метода свободных ассоциаций и для понимания того, почему психотерапия — не наука (а искусство). Я проскочу по верхам, как и обычно, за что прошу прощения.

Люди мыслят и общаются образами, символами и метафорами, и делают это всегда, даже когда думают, что не делают. Язык это как-то упорядочивает, в сравнении с тем, как оно находится в психике «до» языка, но и это не особо помогает.

Метафора — употребление слова в «переносном» значении на основании общего признака, и принято считать, что только всякие поэты и прочие прозаики так делают. Но любой человек так делает всегда, за примером не надо далеко ходить.

Вот же он: «ходить».

«На самом деле» мы никуда не «пойдем», точно так же, как мы не будем «подступаться» к теме или «охватывать» ее — руками.

Нам почему-то кажется, что движение мысли (ну вот, опять) — можно как-то соотнести с физическим движением, и нет никакого ответа на вопрос, почему, и как оно обстоит «на самом деле».

То есть, «понятно», что «на самом деле» там какое-то тоже движение нейронов (но нет, совершенно не поэтому мы мыслим метафорами движения), химические импульсы и разные прочие гормоны, но такой взгляд — назовем его «буквализм» — еще хуже.

У буквализма есть проблемы.

Первая — иллюзия понимания. Наименование служит для указания, а не для объяснения. Наименование успокаивает, потому что нам кажется, что мы что-то поняли (но на самом деле — нет).

Tribesman: How your ship of sliding glass is so silent?
Meronym: Fusion engines.
Zachry: [voice over] No one queried what ’fusion engine’ was cause they didn’t want to look stupid in front of the gatherin’. True word was, Meronym answered the questions, but no answer ever quenched your curio. All that answerin’ done was teach everyone to not trust her, nay, not a flea.
Cloud Atlas

Вторая — редукционизм, у которого в свою очередь проблема в том, что когда мы редуцируем людей до чего-нибудь простого — до условных «гормонов» — мы теряем что-то важное: людей. С таким же успехом мы можем редуцировать людей до «евреев» или «окей, бумеров».

В случае с буквализмом мы теряем не-буквальный смысл, который на самом деле никуда не теряется, а лежит в сторонке, незамеченный. В общем-то, не-буквальный смысл и есть смысл.

Анекдотичный пример — со мной поделился переживанием один психолог, что когда он узнал, что так называемая любовь — это всего лишь гормональные всплески, ему стало тяжелее любить свою девушку. Другой анекдотичный пример — одна моя знакомая узнала, что «на самом деле» в мозгу есть нейронные связи, которые от частого употребления протаптываются, как дорожки, так что нужно просто терпение в ожидании того, когда они отрастут — и написала об этом всем радостный пост.

Понимаете, да? В мозгу есть дорожки, совсем как пешеходные. Кроме того, мозг живой — и растет, совсем как живой! Величайшее научное открытие, оповестите прессу.

Ничего не поменялось, под жаргонным названием «нейронные связи» лежит все та же мудрость «терпеливо взращивай свой сад практики, юный паддаван», просто написанная другим языком.
И, кстати, в этом же плане современные «тараканы в голове» и когда в тебя «вселяются духи» — одна и та же метафора, просто «духи» — более уважительно, а «тараканы», соответственно, пренебрежительно.

Метафорическое мышление лежит в основе порождения новых смыслов (изобретений)^[1]. Я возьму палку и использую ее, чтобы дотянуться до банана, потому что палка имеет свойство «длина», как и рука, но при этом не рука, но я использую палку-как-руку. В следующий раз я наломаю мелких палочек и использую их для счета, но не потому, что они имеют длину, а потому что они имеют отдельность.

Примечательна, например, история Витгенштейна, высказывание которого «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» до сих пор цитируют не-иронично, хотя казалось бы.

Витгенштейн — это философ-логик, который придумал идею абсолютно логического языка, где одно слово обозначает одно понятие, то есть, абсолютно буквального (literally) языка, написал на эту тему трактат, последним пунктом которого было знаменитое «о чем невозможно говорить, о том следует молчать», что не являлось какой-то великой мудростью, а фактически было отпиской «все, что не влезает в систему — выкидываем».

Спустя какое-то время Витгенштейн внезапно решил изучить настоящий язык и полностью опроверг сам себя, поняв, что язык не работает так, как хотелось бы. В итоге есть ранний «понятный» Витгенштейн и поздний, гораздо менее понятый и менее оцененный, по мнению изучающих его (Грязнов Александр Феодосиевич, «Философские идеи Людвига Витгенштейна»).

Поздний Витгенштейн «не понятный» потому, что не дает однозначных ответов, но дает способы, с помощью которых остальные люди тоже могут «поймать», что язык образен и вообще не так прост, один из таких способов — это языковая игра.

Доходит даже до того, до того, что Витгенштейн понимает, как работает магия и пытается объяснить другим ученым.

«Сжигать магическую фигурку. Целовать портрет возлюбленной. В основе этого, разумеется, лежит отнюдь не вера в некое определенное воздействие на изображаемый предмет. Такие действия направлены на удовлетворение какого-то желания и достигают этого. Или, скорее, они вообще ни на что не направлены: мы поступаем таким образом, а потом чувствуем удовлетворение.

...Изображение некоторого желания есть тем самым и изображение его осуществления. Магия как раз приводит к изображению желания; она дает желанию выражение.

Крещение как купание. Заблуждение возникает тогда, когда магию начинают истолковывать научно.

Когда во время церемонии усыновления приемная мать вытаскивает ребенка из-под своих юбок, то безумие думать, будто здесь произошла ошибка и женщина верит, что действительно родила этого ребенка».

Л. Витгенштейн, «Заметки о «Золотой ветви» Дж. Фрэзера».

Таким образом, Витгенштейн как бы дает новую формулировку: о чем невозможно говорить, то следует символизировать. Или «о чем нельзя говорить не образно, следует выражать образно».

Были психоаналитики, изучающие детей, наиболее известные — это Дональд Винникотт и Мелани Кляйн. Они сделали много теоретических выводов, которые нам пока не очень нужны^[2]., но в том числе и много практических — например, что дети могу «показать на куклах», даже если не могут сказать.

Общая идея в том, что дети с помощью символизации «справляются с жизнью». «Формирование символа – это работа эго, пытающегося справиться с тревогами, вызванными отношениями с объектом».

Первым эту идею выдвинул Фрейд (нет, все-таки, гений), описав в «По ту сторону принципа удовольствия» теперь уже классический пример, как ребенок выкидывал из кровати катушку, символически отыгрывая тем самым пропадание и возвращение мамы. «Тренировал» себя меньше бояться. (Есть идея о том, что игра с младенцем в пропадающего взрослого — про это же).

Если этот пример кажется притянутым за уши, то Винникотт выдвинул теорию переходного объекта — плюшевого медведя — которого ребенок использует для замены мамы.

Винникотт пишет, что «...когда мы наблюдаем, как ребенок управляется с переходным объектом, первым объектом «не-Я», которым он обладает, мы одновременно становимся свидетелями первого использования ребенком символа и первым опытом игры».

Возвращаясь назад, «сжигать магическую фигурку» и «целовать портрет возлюбленной» — работает абсолютно по тому же принципу, разницы между целованием портрета и целованием мишки (олицетворяющего мамино тепло) нет. Здесь же идея про сказки — что они помогают ребенку пережить страхи «понарошку».

Детям сложнее с речью, поэтому им проще с игрой. Взрослым с речью проще, но не надо обольщаться, «формирование символа определяет способность к коммуникации, поскольку общение полностью осуществляется с помощью символов». (Ханна Сигал. «Заметки о формировании символа»).

То есть, еще раз: мы всегда общаемся символами.

Более того, «люди, находящиеся в контакте с собой обладают постоянной возможностью свободной символизации, благодаря которой могут осознавать и контролировать символические выражения более ранних примитивных фантазий» (там же).

Здесь же вспоминается шутка одного психоаналитика (источник не вспомню), что в психоанализе главным инструментом является метод свободных ассоциаций (то есть, фактически, свободная символизация), но к несчастью, когда пациенты осваивают этот метод, их можно уже «выписывать».

Итак, у нас есть пациент, страдающий от непонятного недуга («невроза») и весь конфликт он вытеснил в бессознательное. Там оно лежит в «не переваренном» и «не пережитом» виде, потому что в этом и состоит смысл вытеснения: чтобы не переваривать и не переживать. «Замести под ковер».

Лежит оно в символическом виде, прорывается тоже в нем. Отсюда, например, идея Фрейда о том, что «сны являются королевской дорогой в бессознательное». Человек «зажал» и держит конфликт, во сне контроль снижается^[3] — получаем послания в снах. Сны не очень понятны, но их можно толковать^[4].. Иногда конфликт прорывается и в обычную жизнь — в виде знаменитых «оговорок по Фрейду^[5].». Самый простой способ вызвать оговорки искусственно — метод свободных ассоциаций: клиента кладут на кушетку и предлагают говорить ему обо всем, что придет в голову. Клиент теряет бдительность, расслабляется — тут правда как и полезет!

«Практическое» применение этого знания состоит в том, что психотерапия работает с очень нечеткой областью фантазий, снов и прочей «нелогичности». Часто от клиентов приходится слышать извиняющееся «умом-то я понимаю, что» или «логикой я понимаю, что» как будто это что-то плохое. (Разумеется, эта «нелогичная» часть и есть, собственно, они).

[1] См. также добавление (Merge) Ноама Хомского («Минималистская программа»).
[2] См. «Объектные отношения»
[3] Современная нейробиология уже не считает сны случайной бессмыслицей, но так же считает, что мозг во сне перерабатывает впечатления для своих целей, ничего не скрывая от психоаналитика. Иными словами, сны снятся не для того, чтобы Фрейд их толковал. Удивительно! См. «Мозг во сне» Андреа Рок.
[4] Фрейд написал про это целую книгу — «Толкования сновидений» (1899). Современный взгляд — «давайте толковать вместе с клиентом» и «пусть клиент сам расскажет, о чем этот сон».
[5] «Психопатология обыденной жизни» (1901—1904)