Безоценочные суждения — это плохо
Язык ненависти
Я очень люблю психоанализ и психоаналитиков, правда. Никто еще не описывал глубины психики так тщательно, как они. Психоаналитический язык тоже понимаю, и местами люблю (там где особенно про жопу), но к нему есть, скажем так, вопросики.
Возникновение его я вижу так: самые понятные метафоры — телесные/инструментальные. Я дошел до мысли. Я врубился в идею. До меня доперло. Фрейд взял темы «ниже пояса», потому что был уверен в буквальность психосексуальной теории, его последователи сделали их метафорами.
Идея (если не считать, что он извращенец) понятна: давайте найдем самое примитивное (от лат. primus — первый), что можно представить. Если влечение, то половое влечение. «Если чего-то хочется, то бабу хочется больше всего, поэтому все хотение будем теперь называть либидом». Если что-то куда-то надо вставить, то это будет разъем мама-папа.
Контраргумент — платоновский мир идей: если существует «влечение» как таковое, как идея, то половое влечение является — да — первой его реализацией, но всего лишь реализацией, а не основой. Основа — бестелесная идея влечения. Называть влечение либидо — это как все копиры называть «Ксероксом», потому что ксерокс появился в России первый.
Далее появились Кляйн и товарищи и к половым терминам добавили младенческие, по тому же принципу: самые ранние. Психоаналитиков стали сравнивать с грудями потому, что грудь — это первых объект в жизни ребенка, который о нем заботится. Не мать, младенцы сначала выстраивают отношения с титькой, и только потом замечают мать, годам к тридцати.
Это все понятно, дальше идет интересное, которое формулируется, как «неужели они сами не видят?».
Психоаналитики упорно делают вид, что это нормальный язык. Но нет ведь. Например, я иногда использовал психоаналитический язык, чтобы потроллить фрустрировать клиента, потому что обычные, не подготовленные люди, как-то странно реагируют, когда им говоришь про говно.
Вот, скажем, фекалии — это первое творение, которое производит в своей жизни человек, у ребенка сложные отношения с собственным калом и от того, как родители реагируют на него, может круто поменяться судьба. Я не шучу: неудачные приучение к горшку могут привести к тому, что во взрослом состоянии человек не только не сможет срать, не включая воду в ванной, но и не сможет говорить на людях и заниматься творчеством.
Язык, нормальный, это тонко чувствует. Когда автор произвёл что-то неудачное, ему говорят «высер» или «креатив гавно». Это обидно не только потому, что правда, но и потому, что «говно» и «высер» сами по себе несут негативную коннотацию. Это бранные слова. Можно ли сказать по-другому? Да, конечно.
«Пациент. Моя голова раскалывается [букв. «расщепляется»]: может быть, мои темные очки».Бион добавляет, что несколькими месяцами ранее он сам как-то раз надел темные очки.
«Аналитик. Ваше зрение вернулось в Вас, но раскалывает Вашу голову; Вы чувствуете, что это очень плохое зрение из-за того, что Вы с ним сделали».
Пациент вынужден был вернуться к боли зрения, которая была причиной его исторжения. Очки — которые, как полагает пациент, были ответственны за возвращение его зрения — могут также представлять аналитика, или по крайней мере функцию аналитика по возвращению смысла в его переживания. Очки таким образом представляют собой зрение, которое, по его ощущению, плохое (они обозначены как темные, чтобы передать плохую, сердитую или мстительную его часть, которая его ранит — затемненные, как фекальные остатки).
«Пациент. (болезненно двигаясь, словно защищая свой задний проход). Ничего.
Аналитик. Похоже, это Ваш задний проход.
Пациент. Моральное осуждение [букв. «сужение»].
Я сказал ему, что его зрение, темные очки, ощущаются им как совесть, которая наказывает его, отчасти за избавление от них ради избегания боли, отчасти потому, что он использовал их для слежки за мной и своими родителями»....
Бион дал интерпретацию своему пациенту, «человеку, утратившему зрение» (p. 140), что тот «почувствовал, что утратил свое зрение и способность разговаривать с матерью или со мной, когда избавился от этих способностей, чтобы избежать боли». Он вызвал у пациента физические содрогания, когда выстроил картину эвакуации пациентом своего зрения через анус в аналитика, который затем также это зрение эвакуировал.
Роберт Хиншелвуд
Вот отрывок.
С одной стороны, можно весьма успешно прикрываться тем, что это все — психоаналитические термины, необходимые для передачи тонких нюансов смысла. С другой — если выкинуть выделенные места, смысла не убудет. То есть, «темная часть» — это понятно. «Темная часть, как говно» — тоже понятно, но вызывает вопросики.
«Он вызвал у пациента физические содрогания, когда выстроил картину эвакуации пациентом своего зрения через анус в аналитика, который затем также это зрение эвакуировал». Не главным ли тут является именно вызывание физического содрогания? Это же троллинг! Можно ли сказать по-другому? Да конечно.
Я, например, люблю рассказывать клиентам анекдоты, потому что они по сути тоже примитивы. Среди них есть много «пошлых», и я их рассказываю с превеликим удовольствием, но по эвакуацию из жопы я бы рассказал такой:
Больной белой горячкой пришел к доктору.
— Доктор, что-то по мне какие-то крокодильчики ползают (стряхивает их с себя).
— Ну что же вы их на меня бросаете?! (стряхивает обратно).
То, что пациент заерзал жопой на стуле — тоже понятно. Как у нас говорят — «очко жим-жим». Но зачем? У нас понятно зачем, а им? «Я-то муж, а вам это зачем?» (анекдот).
Первую гипотезу «зачем» я уже озвучил: это гипотеза обезьяны, от которой когда-то произошли все психоаналитики. Фрейд начал говорить про пенисы, остальные подхватили, особенно не рефлексируя. Это, кстати, отдельная тема: я довольно мало видел рефлексии самих аналитиков на тему аналитического языка (может быть, я просто не образован). Почти все они делают вид, что все нормально. Что, разумеется, является вытеснением!
Вторая гипотеза — широкая, в нее в итоге сошлись все мои гипотезы поменьше. Она лежит на поверхности, потому что отрицается и заключается в том, что психоаналитические термины — это бранные слова.
Не все так просто и банально, википедия сообщает там, что «В. И. Жельвис выделяет 27 функций инвективной лексики», и не все функции сводятся к «обосрать». Идеально к психоаналитическому языку подходит много функций брани:
- катартическая (снять напряжение),
- криптолалическая функция (чтобы чужаки не понимали),
- для самоподбадривания,
- средство дружеского подтрунивания или подбадривания (когда терапевты друг другу диагнозы ставят),
- представить себя «человеком без предрассудков»,
- реализация «элитарности культурной позиции через её отрицание»,
- нарративная группа — привлечение внимания,
- апотропаическая функция — «сбить с толку» (фрустрировать клиента),
- передача оппонента во власть злых сил,
- магическая функция,
- ощущение власти над «демоном сексуальности»,
- эсхрологическая функция (ритуальная инвективизация речи), самый интересный вариант,
- инвектива как бунт (точно было у Фрейда),
- инвектива как искусство,
- как средство вербальной агрессии (это самое простое, «обосрать», но тут агрессия завуалирована, «это же термины»)
- в психоанализе применяется для лечения нервных расстройств (WTF? Но у Жельвиса есть такой пункт, то есть, он подтверждает, что язык психоанализа — это инвективная лексика)
У какого-то психоаналитика я видел идею, что терапевт может выразить ненависть к клиенту тем, что вовремя скажет «время сессии закончилось». С одной стороны — это правда и не придерешься. С другой — «наконец-то ты сваливаешь». Это значит, что психоаналитики могут замечать такие тонкие нюансы взаимодействия, однако ж язык психоаналитиков «просто есть» и остается по больше частью не отрефлексированным.
Вот, например, если сказать после сессии «нарциссический клиент накормил меня говном» это явно сброс напряжения, а если написать это в книге в двух абзацах — то уже передача знаний и научная деятельность.
Нельзя не видеть, что психоаналитический язык просто по выбору своих метафор не является нейтральным, сколько «пенис, пенис» не говори, во рту нейтральней не станет (см. выше функцию «представить себя «человеком без предрассудков»»).
Scrupus vulgaris
Есть люди, которым везде трет и давит жизнь. Им всегда все не так. Я хотел написать пост про то, что таких людей надо оберегать и ставить на должности, типа создателей интерфейсов в продуктах Apple (потому что продукты Microsoft безнадежны, если туда поставить такого человека, его это просто убьет).
Сегодня, кажуально просматривая этимологию слов, выяснил, что для таких людей есть даже специальное название.
Скрупулёзный, далее от франц. scrupuleux «щепетильный; тщательный», далее от сущ. scrupule «скрупул; тщательность, точность», лат. scrupulus «острый камешек; беспокойство», уменьш. от scrupus «острый камень».
Камешек у них в ботинке, блядь.
Как нам реформировать язык
Борьба за право заставлять других людей называть тебя гендерно-правильными местоимениями, типа she, даже когда ты выглядишь, как he, или, например, ze/hir, когда вы выглядишь, как hir зрозумій хто, служат только одному нарциссическому мотиву — чтобы о таких людях побольше говорили.
В английском нет категории рода, кроме как в местоимениях, причем не первого лица. То есть, сказать «я/ты купи_ла книгу» с помощью невеликого немогучего никак нельзя, это в любом случае будет I/you bought a book. В частном разговоре (от первого лица — второму) нет никакой возможности показать человеку, что ты уважаешь его сложный внутренний мир снежинки.
И только в третьем лице наконец-то можно понять, что гендеров больше, чем полов. Но в третьем-то лице говорить о человеке в его присутствии просто неприлично!
Таким образом, они хотят, чтобы в их отсуствии только о них и говорили — что и требовалось доказать.
Притяжательные же местоимения (his/her) и вовсе закрепляют эксплуатационно-патриархальное право частной собственности и должны быть полностью упразднены.
И, наконец, «критикуешь — предлагай». Правильное решение: именные суффиксы, как в японском. Ну, типа, Паша-сан, Петя-гей и проч. У человека уже как бы есть контроль над его именем («называйте меня Сашей, а не Женей»), так что возражений особых не будет.