Рассматривать «перенос» можно по-разному, общий принцип состоит в том, что клиент приносит в кабинет свою жизнь не только в виде рассказов о ней, но и в виде взаимодействия с терапевтом. Из этого мета-принципа возникают метафоры о терапии, как «генеральной репетиции жизни» (Ялом), о терапии, как лаборатории, где можно экспериментировать и о принципе «здесь-и-сейчас»: если разбирать отношения с терапевтом, то и другие отношения разберутся.
Примерно здесь же — гештальтистская идея о Встрече, когда в кабинете встречаются два человека, и только этим и занимаются, примерно здесь же — encounter-группы Карла Роджерса, когда люди встречаются уже в группе и разные прочие терапевтические и не очень группы.
Идея самораскрытия терапевта и его «конгруэнтности» (тот же Рождерс) лежит примерно здесь же: у нас в кабинете находится два человека, один совершенно искренне реагирует на другого, а другой — терапевт. Он может притворяться и прятаться за халатом, а может «быть самим собой» — этим он не только покажет пример, как быть живой подлинной личностью и быть в контакте со своими чувствами, но и даст клиенту бесценную информацию в виде его, терапевта, инсайтов.
Противоположная идея «белого экрана» заключается в том, что терапевт весь в белом (халате) и все, что клиент про него воображает — исключительно плоды его фантазии, с этими плодами и работаем, а что там внутри терапевта происходит — вас уже не касается. Эта идея мне кажется претендующей на стерильность во всех смыслах (обеззараженной, но и безжизненной): с одной стороны, лишнего не занесешь[1], с другой — материала на «здесь-и-сейчас» исключительно на фантазиях заказчика не наберешь.
Идея же человеческого раскрытия звучит прекрасно: терапевт честен для клиента, и они вместе исследуют все тонкости их отношений. Кто же еще клиенту скажет всю правду, если не терапевт? «Самораскрытие» в этом случае — это не когда терапевт говорит, что ему тоже нелегко и рассказывает о своих проблемах — такие анекдотические случаи все еще случаются — а когда терапевт помогает прояснить ситуацию, рассказывая, «чем у него это отозвалось», по сути, это те же интерпретации, только более... человечные.
Можем ли мы испортить эту прекрасную идею? Разумеется. Во-первых, терапевт и клиент находятся в неравном положении, какие бы идеалы свободы, равенства, братства они оба ни разделяли, в любом случае клиент обращается к терапевту за помощью и находится в уязвимом положении. В любом случае терапевт так или иначе является авторитетом[2].
Над терапевтом всегда висит опасность бреда величия[3], и оно не обязательно должно быть явным, то есть, терапевт не обязательно лучший в мире, например, можно просто верить, что все реакции терапевта на клиента являются конгруэнтными и уместными.
В психоаналитической литературе описаны случаи, когда терапевт разбирался с контрпереносом (то есть, со своими чувствами) месяцами и только потом выносил это клиенту. Идея о том, что любой терапевт может в режиме реального времени оценивать уместность и объемы своего самораскрытия кажется мне несколько натянутой. Ну, может после сорока лет практики — после набора опыта не-раскрытия.