Close and personal

Все еще смотрю Питерсона, очень медленно и не торопясь.

Питерсон — это депрессивный алкоголик, который смог. Его главное послание — это «sort yourself out», которое подкреплено собственным опытом, поэтому выглядит убедительно.

Знаю людей, которые просмотрели его запоем, но меня больше интересует его манера, чем его информация. Я бы даже сказал, что меня интересует «его личность», но более правильный термин будет «персона».

Персона — отдельная категория, над которой я размышляю в последнее время, в ключе «ты можешь быть кем угодно».

Здесь мы заходим на опасную территорию «а кто же я?», «а где же я?», поэтому потребуются некоторые уточнения.

Допустим, у человека есть внутренняя сущность, сердцевина, self, самость, субъективное, душа, — все эти названия подходят по-разному неудачно.

Кроме этого, у человека есть внешняя сущность, повернутая к внешнему миру. Можно назвать ее «личность», производное от «лицо», туда же — «личина». Можно назвать «персона», от лат. persona — так назывались маски, которые носили актеры на сцене. Или вот хорошее слово — «интерфейс», но до этого надо еще дорасти.

Персона формируется под воздействием среды и является способом адаптации, часто — не самым лучшим. Формируется она по большей части неосознанно, родительский мир воспринимается, как единственно возможный, поэтому «чем удобряли — то и выросло».

В этих терминах терапия — это отрыв себя от персоны, открытие в себе субъективного, «твоя персона — это еще не ты сам».

Можно объяснять происходящее на терапии в терминах вытеснения истинных желаний, а можно — в терминах «маска приросла и не отрывается», и это будет по большей части одно и то же.

Оторвав себя от персоны и проассоциировав с душой, можно взять формирование личности в свои осознанные руки и превратить персону в интерфейс по взаимодействию со внешним миром.

Как?

Не знаю, как это делают простые смертные. Вот, например, работая терапевтом, человек работает своей персоной. Он не притворяется добрым, понимающим и эмпатичным, а является таким, прикладывая определенные усилия по использованию этих качеств в большем объеме, чем в обычной жизни. Человек открывает в себе терпение, после чего может быть терпеливым по желанию, но для этого надо сначала открыть в себе нетерпение, иначе это не будет выбором. Работая с клиентами, я выбираю быть эмпатичным и терпеливым.

Здесь мы исходим из гипотезы, что в каждом человеке есть все. Каждый человек потенциально способен быть надзирателем в Освенциме, но он же способен быть любящим отцом, главное — обнаружить это все в себе. Какой-то набор качеств наследуется от родителей, это проще всего, а какие-то надо открывать самому через опыт, который лучше всего получать в игре.

Психотерапия — там, где перекрываются пространство игры пациента и пространство игры терапевта. Психотерапия — это когда два человека играют вместе. Следовательно, там, где игра невозможна, работа терапевта направлена на то, чтобы перевести пациента из состояния, когда он не может играть, в состояние когда он может это делать.

«Игра и реальность», Винникотт

Разассоциировав себя с персоной, обнаруживаешь, что пропали страхи, вида «если я поменяюсь, то кто же я?». Если я скучный мудак и перестану им быть, не изменю ли я себе? Нет, если я — это не мои качества, я — это тот, кто выбирает, как меняться. Еще один популярный страх состоит в том, что стоит выпустить «плохое», как новая персона захватит власть. Нет, если «владеть собой», а мне кажется, именно в этом (управление персоной) владение собой и состоит.

Минус умения осознанно создавать персону только один: «опять эта проклятая свобода!».

Вот смотрите, как все хорошо и складно: например, человек боится людей и становится приветливым и добреньким, чтобы люди его любили. Не то, чтоб он это решил после тщательного планирования, просто попробовал, пару раз сработало и дальше как по наклонной. Быть злым — это уже не опция.

А тут — сидишь и мучаешься. Достаточно ли я добр? Если я буду менее добрым, то что получу? Какой уровень приветливости приемлем?

И это все приходится обдумывать не в категории «хорошо-плохо», это было бы слишком просто (хотя пример «злой — добрый» не удачен), а исходя из вопроса «а самому тебе как больше нравится?» и «а как выгодней?».

Так можно дойти до того, что для разных задач подходят разные персоны. Multiple personality disorder is not a disorder, mmmkay?

Little did he know

Увидел где-то — только не смейтесь — список, типа «10 фильмов, которые изменят вашу жизнь», выбрал три из них и посмотрел.

TLDR: ничего более изменяющего жизнь, чем Rick and Morty до сих пор не придумали.

Hector and the Search for Happiness — фильм о том, как психоаналитик отправился искать счастье, так как, разумеется, был-несчастным-но-не-знал-об-этом.

В своем «духовном путешествии» герой ездит по китаям и африкам, помогает там местной бедноте, знакомится с нарко-баронами, два раза почти не изменяет девушке, общается с монахами в горах Тибета, и разве что не прыгает с парашютом — иначе это совсем было бы примитивно — но опасно близок к этому.

В конце зритель выясняет, что человек обязан быть счастливым, дело не в преследовании счастья, а в счастье преследования, а психоаналитик не прошел анализ и имеет детские травмы и репрессированные эмоции.

Вот наугад один из отзывов на IMDB:

Hector and the Search of Happiness has at least changed me greatly. It’s not a very deep philosophical movie and many people with a knack for getting into the roots of philosophy and human psyche may not really find this that much of an appealing movie — but for me, the message this movie sent out was enough to know the fact that, «it is not the pursuit of happiness but the happiness of pursuit» that we must focus on.

Фильм хорошо снят, если под «хорошо» понимать «хипстерскую картинку»: в Китае и Африке все безукоризненно говорят по-английски, беднота имеет белоснежные зубы, друзья-геи, работающие в Африке докторами не только спасают детей, но и успевают обнимать друг друга в перерывах, сияя накрахмаленными шортами (потому что в Африке жарко и все ходят в шортах). Еще не клюква, но уже phony baloney.

«Фильм о счастье снимали люди, которые ничего не знают о несчастье», если в одном предложении.

Следующий фильм — It’s Kind of a Funny Story — не лучше.

Подросток попадает на пять дней во взрослую психушку (потому что подростковая — на ремонте), там знакомится с настоящими психами, с одним из которых случается некое подобие менторских отношений, во время которых взрослый-харизматичный-настоящий-псих-но-на-самом-деле-нет сообщает, что завидует подростку.

После чего подросток смотрит на себя, говорит «а ниче, у меня правда жизнь норм», устраивает на прощанье вечеринку с танцами в психушке и возвращается в школу, где за время своего отсутствия стал крутым — конечно же потому, что был в «настоящей психушке».

По шкале от нуля до Кена Кизи фильму можно поставить оценку «Кен, бойфренд Барби».

Нет, ну правда — вместо знакомства с тем, что страдания универсальны вне зависимости от возраста (у Skins это получилось), нам предлагается что-то такое:

«Фильм о несчастье снимали люди, которые ничего не знают о несчастье», как вы уже поняли.

И последний фильм — Stranger Than Fiction.

Прекрасная актерская игра, прекрасная завязка, у первых двух завязка была «нормальной» или «обещающей», здесь же она «прекрасная».

Дальше будут спойлеры, но раз у меня удовольствие испорчено, то зачем вас беречь-то?

Главный герой начинает слышать голос рассказчицы, который комментирует его действия. Потом оказывается, что наш герой — это герой (duh!) внутри книги. So meta.

К счастью, автор этой книги живет там же, в том же городе. Они неумолимо встречаются.

Нюанс заключается в том, что автор пишет трагедию, а шевелиться герой начинает только после того, как голос нарратора говорит, что герой скоро помрет.

Тут, естественно, хочешь-не хочешь, а начинает тянуть на поиски автора.

Понимаете, куда это все идет? Да-да, man vs author как развитие темы (которая не была развита).

Автор выясняет, что убила до этого 8 человек, герой выясняет, что находится внутри трагедии, но получает доступ к тексту и решает, что согласен с таким концом.

Там, конечно, параллельно любовная линия между героем и героиней (не автором), потому что ради чего еще стоит жить, если не ради вздорной бунтарки с тоненькими плечиками.

Если не отвлекаться на любовную линию, служащую иллюстрацией «посмотрите, ему есть, что терять!», ибо она в самом разгаре, «чувак только жить начинает», то у героя стоит простой выбор: умереть когда-нибудь, но бессмысленно, или умереть, но в прекрасном нарративе, потому что автор уж больно хорошо пишет.

У автора — выбор «убить героя ради хорошей истории» против «но ведь герои — тоже люди». Символическое бессмертие против морали.

Кончается все — вы не поверите! — счастливым концом, ну нельзя же, правда, вздорную бунтарку, познавшую крепкое мужское плечо, вот так бросать одну, мы же не звери какие-то.

Ближе к концу томного разговора, который обещает быть экзистенциальным, потому что жизнь — это трагедия, как ты ее ни крути, испуганному зрителю внезапно дают соску.

Тссс, успокойся, малыш, и жили они долго и счастливо и никогда не умерли.

Anamnesis

Приятным бонусом психотерапии — если ты пишущий терапевт, конечно — является то, что «терапия есть генеральная репетиция жизни» (Ялом), поэтому она так же богата, как сама жизнь — и осмыслять «чем же таким терапия занимается» можно так же бесконечно.

Все это осмысление является не больше, чем игрой слов, но а что — нет?

Вот, например, анамнез — это история болезни. По-английски — anamnesis. А есть еще такое философское понятие, Anamnesis_(philosophy). По-русски оно называется учение о припоминании или «анамнезис».

Платон считал, что истинное познание — это познание мира идей, которое осуществляется разумной частью души. При этом различается чувственное и интеллектуальное знание (умопостижение, мышление).

Платоновское учение о припоминании (др.-греч. ἀνάμνησις) указывает в качестве основной цели познания припоминание того, что созерцала душа в мире идей, прежде чем спустилась на землю и воплотилась в человеческое тело. Предметы чувственного мира служат для возбуждения воспоминаний души.

В диалоге «Менон» Платон доказывает верность учения о припоминании на примере разговора Сократа с неким юношей. Мальчик никогда до этого не изучал математику и не имел никакого образования. Сократ же настолько хорошо поставил вопросы, что юноша самостоятельно сформулировал теорему Пифагора. Из чего Платон делает вывод, что его душа раньше, в царстве идей, встретилась с идеальным отношением сторон треугольника, которое и выражено теоремой Пифагора. Научить в этом случае — это не более чем принудить душу к припоминанию.

Шутка же в том, что в терапия давно уже не занимеются анамнезом (в первом значении), но занимается анамнезом (во втором).

Ну или в том, что терапия не занимается анамнезом, но занимаются анамнезисом.

Терапевты не пытаются выяснить «ход болезни» (настоящий, взаправду), но пытаются дать клиенту «узнать» — или правильней будет сказать «вспомнить» себя.

Или вот вчера родил, что «терапевт играет большую роль в жизни клиента». Да, одновременно и «иметь заметное влияние» и «притворяться, прикидываться кем-либо».

Разговаривали мы с товарищем на тему «людям же ничего нельзя передать словами, зачем ты тогда пишешь?».

Я довольно настороженно отношусь к книгам по самопомощи, см. «Книги по психологии как топливо для каминов».

Но сам тоже же пишу. У меня даже смешной тэг есть — «как правильно».

Товарищу я ответил что-то пафосное, типа «Да, словами вообще ничего не передать, но а что делать? Не будем отчаиваться. Тем более, что мне кажется, что взять и провести человека за руку никуда нельзя, каждый идет свою дорогу сам, но можно просто подкинуть человеку следующий вопрос. Ну как вот Сократ юношу вопросами замучил, юноша теорему вывел. Он же в правильном порядке вопросы задавал? «В правильном месте в правильное время».

На терапии, кстати, некоторыми терапевтами используется «метод Сократовского диалога». Но это формат один-на-один. В формате один-на-всех приходится говорить с чем-то усредненным, но надеясь, что кого-то что-то зацепит».

Поэтому же я терпимо (и, возможно, даже хорошо) отношусь к людям, которые на разный лад твердят одно и то же. При условии, конечно, что они это делают на разный лад, а не повторяют друг за другом один и тот же набор мемов. («Границы», «созависимые отношения», «осознанность»).

До тех пор, когда они это делают по-своему, есть шанс, что кого-то именно это «по-своему» зацепит, конкретная формулировка, конкретный случай, конкретный человек.

Но бытие самим собой не решает проблем. Оно просто открывает новый путь существования, в котором больше глубины и силы переживаний чувств, больше широты и разнообразия. Человек чувствует себя более уникальным и отсюда – более одиноким, но гораздо более подлинным, так как его отношения с другими теряют свою искусственность, становятся более глубокими, удовлетворяющими его и выявляют сущность другого человека.

На этот процесс и на эти отношения можно посмотреть, и по-другому – как на приобретение знаний клиентом (и в меньшей степени – терапевтом). Но это довольно странное знание. Эти знания не отличаются сложностью, а самые глубокие из них почти невозможно выразить словами. Часто новое знание облечено в такую простую форму, как «Я отличаюсь от других», «В действительности я испытываю к нему (ней) ненависть», «Я боюсь чувствовать себя зависимым», «На самом деле я жалею себя», «Я эгоцентричен», «Во мне действительно есть чувства любви и нежности», «Я могу быть тем, кем хочу» и т.д. Но несмотря на кажущуюся простоту, эти знания крайне важны в каком-то новом отношении, которое трудно определить. Мы можем понимать их по-разному. С одной стороны, это знания, которые становятся частью «меня» и основаны на переживаниях, а не символах. Эти знания аналогичны знаниям ребенка, который выучил, что дважды два – четыре, но однажды, играя с двумя парами предметов, вдруг сознает, обретая совершенно новое знание, что дважды два – на самом деле четыре.

Другое понимание этих знаний состоит в том, что они представляют собой запоздалую попытку соотнести слова с их содержанием в области чувств, – процесс, который задолго до этого имел место в познании. В уме мы осторожно соотносим выбранное слово с содержанием, которое дает нам опыт. Так, я говорю, что что-то происходило «постепенно», при этом быстро (и по большей части неосознанно) перебрав и отвергнув такие слова, как «медленно», «незаметно», «шаг за шагом» и подобные, которые не передают вполне оттенка содержания нашего опыта. Но в области чувств мы никогда не учились соотносить слова с опытом, точно передавать его содержание. Что-то, что поднимается во мне в безопасной атмосфере принимающих отношений, – что это? Печаль это или гнев, раскаяние или жалость к себе? Или это сожаление об утраченных возможностях? – Я путаюсь, перебирая широкий диапазон чувств, пока одно из них не «подойдет», не «почувствуется верным», не покажется, что оно действительно отражает организмический опыт. В ходе этого клиент обнаруживает, что должен выучить язык чувств и эмоций, как ребенок, который учится говорить. Бывает и хуже: он обнаруживает, что должен расстаться с неправильным выражением, прежде чем научится правильному.

Давайте попробуем иначе определить этот тип знания, на сей раз описывая его путем отрицания. Это тип знания, которому нельзя научить. Сущность его состоит в том, что это – одна из сторон открытия самого себя. Имея «знание» в том смысле, в каком мы его обычно представляем, один человек, при наличии соответствующей мотивации и способностей, может передать его другому. Но в значимом научении, которое имеет место в психотерапии, один человек не может обучить другого. Обучение разрушит научение. Так, я мог бы учить клиента, что для него безопасно быть самим собой, что сознавать свои чувства не опасно свободно и т.п. Чем больше бы он это изучал, тем меньше бы овладевал этим знанием, которое возникает лишь в опыте, имея значимость для клиента и составляя его «Я».

Кьеркегор рассматривает этот последний тип знания как истинно субъективный и объективно доказывает, что его, и даже о нем, невозможно сообщить другому человеку непосредственно. Самое большое, что может сделать один человек, чтобы содействовать появлению такого знания у другого, – это создать определенные условия, которые делают это знание возможным. Оно не может быть навязано.

Карл Роджерс