Desperate times called. They want their desperate measures back.
Был на реддите пост с фотографией собаки, которая сидит в машине с грустным лицом и подпись, что-то типа «нашу собаку предыдущие хозяева бросили во время переезда, сейчас переезжаем мы, а она просто отказывается выходить из машины».
В комментариях к посту — много подобных историй от владельцев спасенных животных, причем часто там один и тот же прекрасный конец: травма переживается заново, и исцеляется. «Мы не бросили кота, как предыдущие хозяева в аналогичной ситуации. Теперь он стал гораздо более расслабленным и ласковым».
В терапии, разумеется, все так же, с единственным отличием, что некоторые люди чуть посложнее.
Где-то в это же время читал пост одного мужского терапевта, который весь такой, ну вы знаете, очень деловой и логический. Дескать, я отлавливаю свои баги, и когда триггерит моя травма, беру себя в руки, разбираю негативные уставновки и успокаиваюсь. Сталкинг. Работа над собой. Способ, конечно же, реально рабочий, очень когнитивный и поведенческий.
В комментариях к посту — другая популярная терапевтка, которая отреклась от гештальта и пошла в психоанализ. Она пишет, что бывает по-другому и это то, о чем Кернберг говорит, что «психоанализ выходит за рамки разумного» — или что-то подобное. Разумеется, она говорит о спонтанном переживании и излечении травмы — как это делают собаки.
Имеем два разных способа, и у меня есть ощущение, что это «за гранью разума» имеет имидж более «крутого», и меня какое-то время занимал вопрос, так ли это.
Назовем их «катарсический» и «разумный».
Минусы «разумного» способа понятны: можно легко попасть в состояние, которое я называю «игра в осознавашки», когда клиент получает все больше и больше психологических знаний и даже все больше и больше инструментов, и жизнь не налаживается.
Или, как говорит один мой клиент, «я это все понимаю, но почему-то все равно испытываю неприятные эмоции».
Я считаю, что в чистом виде «разумный» способ можно применять только в качестве «финальной шлифовки», в самом конце терапии. Примерно про это у меня есть шутка, что медитация помогает от всего, а терапия помогает ответить на вопрос, почему ты не занимаешься медитацией. Когда клиенты меня спрашивают, что же им делать, я обычно даю этот ответ: заниматься сталкингом, отслеживать свои мысли и прочий КПТ-шный шлак, который в целом работает.
Просто на текущем этапе это им никак не помогает (но зато со временем они перестают спрашивать). Если человек «все понимает», но что-то не делает из-за эмоций, значит, задача терапии тут банальна и затаскана: сталкиваться с эмоциями, которые мешают, и переживать их до тех пор, пока не перестанут мешать. Но ответить на вопрос «что же мне делать?» как «продолжать ходить на терапию и переживать» тяжело: это выглядит как издевательство.
Люди подкованные, разумеется, уже видят, что это проблема «делать — быть»: не надо ничего «делать», надо просто «быть», процесс переживания — это процесс бытия, нельзя просто так сесть и «начать переживать».
Да, если свести все к алгоритму, то действительно «делать» надо вот что: следить за своими неосознанными реакциями и осознанно вмешиваться в автоматизмы. Но, как в анекдоте про искусственное осеменение, «А поцеловать?».
«Катарсический» способ интересней.
Здесь предлагается создать такую среду, чтобы клиент мог впасть в детство («регрессировать»), и пережить все заново, «по-настоящему». Есть даже теории, что кушетки нужны именно для этого (на самом деле нет) и сравниваются с материнским лоном (на самом деле да, сравниваются). А что если клиент не может регрессировать? А вдруг он достаточно здоровый, чтобы так не делать? Вдруг он держит себя в руках?
Нюанс состоит в том, что собаке, которая сидит в машине и не уходит, нельзя сказать «да ёлки, Тузик, расслабься и выйди, все будет хорошо»: она, конечно, как-то понимает язык, но не может посмотреть на себя со стороны, не может представить себя выходящей из машины.
У собаки нет этой штуки, которая может следить за неосознанными реакциями и вмешиваться. А у человека есть. Она так и называется — человек. Получается, что для «катарсического» способа нужно или усыпить внимание этой части, или эта часть должна быть слабой и больной.
Психоаналитики просто любят сильно больных людей. Многие так и пишут, мол, подобные процессы в психике есть и у более здоровых людей, но гораздо в более слабом виде, и поэтому зачем их, скучных, в книге описывать. Психоаналитическое дрочево происходит по поводу сложных случаев. Это не значит, что эти случаи лучше. Людям худо, а хуже — это не лучше! Терапевт, который говорит, что создает атмосферу для регрессирования, так же ограничен в своем репертуаре, как КПТ-шник, но по-другому.
Я, разумеется, будучи сложным случаем, тоже переживал: когда-то я понял, что лучшая терапия будет, если меня обложат подушками и одеялами, может быть даже соску дадут, а я буду брыкаться, вырываться и капризничать, а терапевт будет терпеть. Разумеется, подобная терапия невозможна: а «умище-то, умище куда деть»? Что ж теперь, я не выздоровею никогда?
Текущий вывод — «да и хрен с ним». Несмотря на то, что лечить супер-больных круто, кто-то должен лечить и нормальных людей. А нормальных надо лечить нормально, безо всяких этих ваших!
Немного поразмыслив, понимаешь, что прекрасный промежуточный способ работы с нормальными полуздоровыми людьми — это работа с фантазиями. В таком случае мы обращаемся к внутреннему субъективному миру, а не просто коучим клиента «делай раз-два-три», и при этом можем позволить себе всякие глупости. Например, клиент может вслух пофантазировать, что его надо обкладывать подушками, а он будет брыкаться. Это как сексуальные фантазии: их не обязательно исполнять, но так приятно ими делиться.
Не смешно, зато про жопу
Люди в терапии делятся на два типа: у одних все есть, у других чего-то нет.
«Все есть» — это не про дом, машину и жену, а про всякие психические области. «Все винтики на месте», если опускаться совсем до бытовых метафор. При этом такие люди вполне могут быть «сломаны» — скажем, шестеренка погнулась, можно распрямить. У них все равно есть некий объем психического мяса. Например, можно как у Илона Маска волосы с жопы на голову пересадить, потому что жопа и голова есть.
А есть люди, у которых не хватает целых кусков. И потому, что это все-таки не винтики, а каждый человек уникальная снежинка, типовую деталь туда не вставишь, индивидуальность, вот это всё гуманистическое. Менее пафосная причина — вставлять нечего, типовых деталей нет не потому, что они типовые, а потому что нет и всё. Вся психотерапия производится «на материале заказчика». Даже когда терапевт играет роль доброго любящего родителя, конечная задача — чтобы клиент сам, да, опять на своем материале, отрастил у себя в голове образ идеи, что к нему можно хорошо относиться (и это даже случалось). Иначе говоря, если клиент лысый, то не страшно, а вот лысый и без жопы — это беда.
В этом случае клиенту обычно говорится следующее: «Я вижу, вы хотите избавиться от лысины. А давайте-ка отращивать жопу!». Если неаккуратно подать эту бредовую идею, он может не понять, потому что ну какая связь вообще?
Другая проблема — в том, что это все-таки внутренне устройство, которое людям обычно недоступно, и оно пытается познать самого себя. Если отсутствие жопы мы можем осмыслить головой, то отсутствие головы нам осмыслить нечем, поэтому терапия часто превращается в «пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что».
Пока что это — самое интересное. Не как правильно подавать, и не как люди без жоп живут (плохо), а как из ничего сделать чего.
Язык ненависти
Я очень люблю психоанализ и психоаналитиков, правда. Никто еще не описывал глубины психики так тщательно, как они. Психоаналитический язык тоже понимаю, и местами люблю (там где особенно про жопу), но к нему есть, скажем так, вопросики.
Возникновение его я вижу так: самые понятные метафоры — телесные/инструментальные. Я дошел до мысли. Я врубился в идею. До меня доперло. Фрейд взял темы «ниже пояса», потому что был уверен в буквальность психосексуальной теории, его последователи сделали их метафорами.
Идея (если не считать, что он извращенец) понятна: давайте найдем самое примитивное (от лат. primus — первый), что можно представить. Если влечение, то половое влечение. «Если чего-то хочется, то бабу хочется больше всего, поэтому все хотение будем теперь называть либидом». Если что-то куда-то надо вставить, то это будет разъем мама-папа.
Контраргумент — платоновский мир идей: если существует «влечение» как таковое, как идея, то половое влечение является — да — первой его реализацией, но всего лишь реализацией, а не основой. Основа — бестелесная идея влечения. Называть влечение либидо — это как все копиры называть «Ксероксом», потому что ксерокс появился в России первый.
Далее появились Кляйн и товарищи и к половым терминам добавили младенческие, по тому же принципу: самые ранние. Психоаналитиков стали сравнивать с грудями потому, что грудь — это первых объект в жизни ребенка, который о нем заботится. Не мать, младенцы сначала выстраивают отношения с титькой, и только потом замечают мать, годам к тридцати.
Это все понятно, дальше идет интересное, которое формулируется, как «неужели они сами не видят?».
Психоаналитики упорно делают вид, что это нормальный язык. Но нет ведь. Например, я иногда использовал психоаналитический язык, чтобы потроллить фрустрировать клиента, потому что обычные, не подготовленные люди, как-то странно реагируют, когда им говоришь про говно.
Вот, скажем, фекалии — это первое творение, которое производит в своей жизни человек, у ребенка сложные отношения с собственным калом и от того, как родители реагируют на него, может круто поменяться судьба. Я не шучу: неудачные приучение к горшку могут привести к тому, что во взрослом состоянии человек не только не сможет срать, не включая воду в ванной, но и не сможет говорить на людях и заниматься творчеством.
Язык, нормальный, это тонко чувствует. Когда автор произвёл что-то неудачное, ему говорят «высер» или «креатив гавно». Это обидно не только потому, что правда, но и потому, что «говно» и «высер» сами по себе несут негативную коннотацию. Это бранные слова. Можно ли сказать по-другому? Да, конечно.
«Пациент. Моя голова раскалывается [букв. «расщепляется»]: может быть, мои темные очки».Бион добавляет, что несколькими месяцами ранее он сам как-то раз надел темные очки.
«Аналитик. Ваше зрение вернулось в Вас, но раскалывает Вашу голову; Вы чувствуете, что это очень плохое зрение из-за того, что Вы с ним сделали».
Пациент вынужден был вернуться к боли зрения, которая была причиной его исторжения. Очки — которые, как полагает пациент, были ответственны за возвращение его зрения — могут также представлять аналитика, или по крайней мере функцию аналитика по возвращению смысла в его переживания. Очки таким образом представляют собой зрение, которое, по его ощущению, плохое (они обозначены как темные, чтобы передать плохую, сердитую или мстительную его часть, которая его ранит — затемненные, как фекальные остатки).
«Пациент. (болезненно двигаясь, словно защищая свой задний проход). Ничего.
Аналитик. Похоже, это Ваш задний проход.
Пациент. Моральное осуждение [букв. «сужение»].
Я сказал ему, что его зрение, темные очки, ощущаются им как совесть, которая наказывает его, отчасти за избавление от них ради избегания боли, отчасти потому, что он использовал их для слежки за мной и своими родителями»....
Бион дал интерпретацию своему пациенту, «человеку, утратившему зрение» (p. 140), что тот «почувствовал, что утратил свое зрение и способность разговаривать с матерью или со мной, когда избавился от этих способностей, чтобы избежать боли». Он вызвал у пациента физические содрогания, когда выстроил картину эвакуации пациентом своего зрения через анус в аналитика, который затем также это зрение эвакуировал.
Роберт Хиншелвуд
Вот отрывок.
С одной стороны, можно весьма успешно прикрываться тем, что это все — психоаналитические термины, необходимые для передачи тонких нюансов смысла. С другой — если выкинуть выделенные места, смысла не убудет. То есть, «темная часть» — это понятно. «Темная часть, как говно» — тоже понятно, но вызывает вопросики.
«Он вызвал у пациента физические содрогания, когда выстроил картину эвакуации пациентом своего зрения через анус в аналитика, который затем также это зрение эвакуировал». Не главным ли тут является именно вызывание физического содрогания? Это же троллинг! Можно ли сказать по-другому? Да конечно.
Я, например, люблю рассказывать клиентам анекдоты, потому что они по сути тоже примитивы. Среди них есть много «пошлых», и я их рассказываю с превеликим удовольствием, но по эвакуацию из жопы я бы рассказал такой:
Больной белой горячкой пришел к доктору.
— Доктор, что-то по мне какие-то крокодильчики ползают (стряхивает их с себя).
— Ну что же вы их на меня бросаете?! (стряхивает обратно).
То, что пациент заерзал жопой на стуле — тоже понятно. Как у нас говорят — «очко жим-жим». Но зачем? У нас понятно зачем, а им? «Я-то муж, а вам это зачем?» (анекдот).
Первую гипотезу «зачем» я уже озвучил: это гипотеза обезьяны, от которой когда-то произошли все психоаналитики. Фрейд начал говорить про пенисы, остальные подхватили, особенно не рефлексируя. Это, кстати, отдельная тема: я довольно мало видел рефлексии самих аналитиков на тему аналитического языка (может быть, я просто не образован). Почти все они делают вид, что все нормально. Что, разумеется, является вытеснением!
Вторая гипотеза — широкая, в нее в итоге сошлись все мои гипотезы поменьше. Она лежит на поверхности, потому что отрицается и заключается в том, что психоаналитические термины — это бранные слова.
Не все так просто и банально, википедия сообщает там, что «В. И. Жельвис выделяет 27 функций инвективной лексики», и не все функции сводятся к «обосрать». Идеально к психоаналитическому языку подходит много функций брани:
- катартическая (снять напряжение),
- криптолалическая функция (чтобы чужаки не понимали),
- для самоподбадривания,
- средство дружеского подтрунивания или подбадривания (когда терапевты друг другу диагнозы ставят),
- представить себя «человеком без предрассудков»,
- реализация «элитарности культурной позиции через её отрицание»,
- нарративная группа — привлечение внимания,
- апотропаическая функция — «сбить с толку» (фрустрировать клиента),
- передача оппонента во власть злых сил,
- магическая функция,
- ощущение власти над «демоном сексуальности»,
- эсхрологическая функция (ритуальная инвективизация речи), самый интересный вариант,
- инвектива как бунт (точно было у Фрейда),
- инвектива как искусство,
- как средство вербальной агрессии (это самое простое, «обосрать», но тут агрессия завуалирована, «это же термины»)
- в психоанализе применяется для лечения нервных расстройств (WTF? Но у Жельвиса есть такой пункт, то есть, он подтверждает, что язык психоанализа — это инвективная лексика)
У какого-то психоаналитика я видел идею, что терапевт может выразить ненависть к клиенту тем, что вовремя скажет «время сессии закончилось». С одной стороны — это правда и не придерешься. С другой — «наконец-то ты сваливаешь». Это значит, что психоаналитики могут замечать такие тонкие нюансы взаимодействия, однако ж язык психоаналитиков «просто есть» и остается по больше частью не отрефлексированным.
Вот, например, если сказать после сессии «нарциссический клиент накормил меня говном» это явно сброс напряжения, а если написать это в книге в двух абзацах — то уже передача знаний и научная деятельность.
Нельзя не видеть, что психоаналитический язык просто по выбору своих метафор не является нейтральным, сколько «пенис, пенис» не говори, во рту нейтральней не станет (см. выше функцию «представить себя «человеком без предрассудков»»).
