Клуб юных рыболовов

Быть терапевтом и проходить терапию — безумно интересное занятие.

Минимум один из двух терапевтов в комнате точно знает, над какой проблемой мы работаем.

У моего терапевта есть несколько приемов.

Например, она подчеркивает, что пространство безопасное и можно говорить обо всем. Меня это раздражает, потому что дело не в этом. Я знаю, что можно говорить обо всем.

Меня это раздражает, как клиента.

С другой стороны — «как терапевт», я считаю, что она все делает правильно. Хороший «профилактический» прием, напоминать, что кабинет терапевта — безопасное пространство можно бесконечно, «безопасности много не бывает» и «кашу маслом не испортишь». Клиент же (то есть я) своего раздражения никак не выдал, а терапевт не телепат.

Я тоже все время клиентам намекаю на то, что говорить можно обо всем, о чем они захотят.

Еще один прием — постоянное подчеркивание того, что тут говорится/происходит что-то важное.

Вообще вранье полное.

У Ялома в «Хронике исцеления» опубликовано два дневника терапии: один — терпевта, второй — клиентки. И вот, для них важными являются разные вещи!

То есть буквально, Ялом пишет про одну и ту же сессию одно, клиентка — совсем другое. Он — в духе «раскопали интересную тему про маму», она — «похвалил юбку, остальная часть сессии была скучной». Это, конечно, я преувеличиваю, но общее ощущение — такое (не то, что женщины думают только о юбках, это сексисткое обобщение использовано иронично и только для усиления).

Правда состоит в том, что клиенту сессии важнее, чем терапевту. Поэтому приемы, типа «мне кажется, мы на сегодняшней сессии нашли что-то важное» меня тоже раздражают. Да что-то мы на каждой второй сессии находим что-то важное.

— Я сегодня не успел подготовиться (так как мы перенесли сессию).
— Это не плохо.
— Да я знаю, что это не плохо, я тоже клиентам так говорю, когда они тоже говорят, что не успели подготовиться, — говорю я вслух.

Про себя думаю: «Я уже три раза на этот прием раздражался!».

— Вы не подготовились и испытываете волнение?
— Пффф.

Имел ввиду, конечно же, я совсем другое.

Что-то в духе «я не подготовился, поэтому сейчас, например, удачный момент, чтобы вы предложили разобрать тот сон, который мы не успели разобрать сессию назад и вы сказали «о, это интересно, я бы к нему еще вернулась»». Но это слишком конкретно, я имел ввиду что-то типа «я открыт для предложений».

Но опять, терапевт — не телепат.

А раз не телепат — значит, действует исходя из какого-то среднего опыта. Так это что, она меня сейчас с остальными людишками сравнила?

И вот в ответ на то, что я не готов, она заявила, что может быть мы сегодня «поймаем что-то большое».

Эти штучки я тоже знаю, надо поощрять в клиентах спонтанность, не будут же они терапию по бумажке рассказывать! Тут тоже переборщить нельзя, спонтанности мало не бывает.

В ответ я решил поделиться, что я не верю в большие уловы. Даже если у клиента случается инсайт, с этим инсайтом надо как-то дальше жить. Инсайт — это еще не изменения.

И что иногда можно отколупывать такими маленькими кусками, что инсайта может просто никогда не случиться. Но отколупанные и переваренные куски все равно пойдут на пользу.

Короче, это с моей стороны было такое «пффф, коллега, оставьте эту ерунду, мы-то знаем, что ваше высказывание опасно близко к Мечте О Большом Улове, а в такую ерунду только клиенты верят».

Все это произошло в первые пару минут сессии.

А потом была такая классическая сессия «про семью», где я выдал сначала немного юнгианских мифов, потом она выдала психоаналитическую интерпретацию «а не поступаете ли вы с мамой так же, как она поступала с вами?» (еще одно мое «пфффф»), поговорили о моем ребенке (я почувствовал, как тяжело быть отцом мне, но вида ей не подал).

Короче, потом мы отработали сессию, за которую не стыдно.

Но значимыми для меня были вот эти первые две минуты.

«По понятным причинам».

Маленький принц (размер имеет значение)

Заметки под тэгом «lytdybr» могут быть сумбурны.

Когда-то много лет назад Миша Галушко — которого вы, конечно же, не знаете — пошутил, что Дима (то есть я) настолько постиг дзен, что заметки у него пустые.

Когда-то много лет назад этот сайт вместо страницы «такой заметки не найдено» выводил страницу с пустой заметкой, поэтому можно было ввести любой большой номер и получить страницу с пустой заметкой. А потом можно было и про дзен шутить.

Сейчас я ловлю себя на той же мысли.

«Хочется писать пустые заметки».

Так вот, эта ваша «психотерапия» — это религия. Типа «западного буддизма». Но так как запад не так религиозен, как восток, это называется «наука».

Калшед любит писать, что слово «религия» пошло от латинского re-ligare, i.e. re- (вос) + ligare or «соединение», «то, что соединяет».

Терапия занимается тем же!

Впрочем, ладно. Я уже много раз шутил на тему «психотерапия — это религия» (раз, два).

Прочитал, короче, у секулярного буддиста 4 основы его практики. Подумал, что если формулировать так же «практику психотерапии», то выйдет то же самое.

(Я — «секулярный психотерапевт», только что понял).

Терапия учит «страдать правильно».

У каждого есть свое кривое зеркало, в которое он смотрится, и кажется себе самому то огромным великаном, то крохотной малюткой, то необыкновенно толстым, то тощим как спичка… Тому, кто постиг, что судьбой можно управлять, откроется, что нет необходимости слепо следовать по колее, оставленной первыми впечатлениями в восприимчивой детской душе, что нет необходимости кроить себя и свою жизнь по лекалам первого жизненного опыта. Когда кривое зеркало разлетится вдребезги, появится возможность обрести цельность, и тогда ты сможешь познать радость.
Anais Nin (цит. по: Speerstra, 2005: 508–509)

Это про что — терапию, или это что-то «восточное» про майю и выход из сансары?

«...слепо следовать по колее».

Терапия учит, как выйти из колеи. Как и буддизм.

Здесь я могу пересказать все, что знаю про буддизм в терминах психотерапии, но это уже все сделал Фромм в «Дзен и психоанализ».

Ладно, давайте писать проще.

«...в лучших своих проявлениях психотерапия становится в некотором смысле духовной дисциплиной, помогающей обоим участникам быть причастными этому миру. В создаваемом такой психотерапией потенциальном пространстве и материальные, и духовные энергии поддерживают друг друга на пути к той цели, которую Юнг назвал индивидуацией, то есть к реализации своего предназначения, становлению тем, кем вы являетесь на самом деле, становлению одушевленной личностью».

Дональд Калшед

Что-то понравился мне Калшед, как вы поняли.

Давайте о чувствах.

Люди не умеют говорить о чувствах, поэтому получаются сложные конструкции. Поэтому давайте попробуем поговорить о чувствах.

Испытываю радость, когда обнаруживается, что психотерапия — это духовная профессия. «В лучших ее проявлениях». Радость за принадлежность к традиции.

По этому же поводу испытываю чувство легкого ошеломления. «Че, правда? Духовное лицо? Отец Дмитрий?».

Потом испытываю регулярное желание махнуть на все рукой и сказать «Ой, да ну вас, все равно ничего не поймете». Этим я и занимался в последних заметках.

«Все равно не поймете!».

Поэтому надо быть проще.

Мне нравится быть психотерапевтом.

Все остальное — уже ответ на «а почему?».

С другой стороны, я люблю притчу о том, что к какому-то там восточному мудрецу («К великому суфийскому святому и поэту Джалаладдину Руми») пришла женщина, привела мальчика и попросила, чтобы великий святой сказал мальчику, чтобы тот перестал есть так много сладкого. Святой попросил придти через три недели, что они и сделали. «Не ешь так много сладкого!», — сказал святой.

Женщина удивилась, «А что, нельзя сразу было так сказать?».

Выяснилось, что мудрец три недели разбирался со своей любовью к сладкому.

У меня есть несколько клиентов с позицией «да что вообще этим людишкам можно объяснить?», поэтому я сейчас на себе переживаю эту проблему. Попытался найти у себя что-то похожее — и нашел. Вколол сам себе холеру, как делали врачи прошлого.

Люди, правда тяжело, когда вы друг друга не понимаете. Постарайтесь понимать!

Мне нравится быть психотерапевтом, потому что это живая работа про живых людей.

Там такие прекрасные вещи происходят. Например, на группе сначала цитируют «Маленького принца», потом я говорю «выкинь эту книжку» и забываю об этом.

Через неделю я выдвигаю гипотезу, что в группе есть два человека с «противоположными» проблемами: одному надо повзрослеть, другому — «оребячиться», после чего продолжаю читать Калшеда и буквально тут же он берет «Маленького принца» и раскладывает его на такую же проблему: принцу надо взрослеть, пилоту — разврослеть.

Кидаю в чатик группы цитаты Калшеда, начинается обсуждение.

Книжки открываются на правильных страницах, клиентам снятся правильные сны, и все это происходит «в режиме реального времени».

Как говориться, «Live!».

А «Маленький принц» — это история о больных отношениях, если верить Калшеду. Поэтому и «выкинь эту книжку». Детям такое рано.

(рисунок клиента)

Жизнь состоит не из информации, а из отношения к ней. Человек есть отношения. (А так же канат над пропастью).

This is so meta, господа. Буддизм и постмодернизм на группе уже обсуждали, кстати.

«Священную гору» смотрели? Там — спойлеры — в конце как раз с криками «This is meeeeta!» всех пинками разгоняют обратно работать. Обязательно посмотрите.

У меня есть несколько игровых техник, которыми я иногда делюсь с клиентами. Например, игра «это — упрек», когда ты к каждой реплике партнера добавляешь (лучше вслух) «...и это упрек».

Вторая игра — чтобы понять, что «человек это отношения» — к каждому высказыванию добавлять «...и это прекрасно».

В жизни нет смысла.
И это прекрасно.

Ну вот, мета-пример: приходит на группу новый человек, группа начинает раздражаться «пришел новенький, мешает работать». Тут можно отступить в сторону и спросить «и что?» и уже прорабатывать это раздражение. Это еще одна секретная техника!

Это настолько meta, что со стороны не понятно, зачем. Какие-то люди что-то там прорабатывают. Это же можно вечно что-то прорабатывать.

Но это не «задротство про духовный рост», по моим наблюдениям, у людей есть несколько основных жизненных тем («мотивов»), ими люди постоянно зацепляются.

Говоря простыми словами, «если в группу пришел застенчивый человек, сразу станет очевидно, что он пришел с застенчивостью».

Не один пришел, с застенчивостью.

Ага, продолжаем простым языком.

Из занятий терапии больше всего нравится группа, потому что это вообще супер-live.

Группе кажется, что она валяет дурака, а она работает над валянием дурака. So meta, я же говорю.

Мне потом говорит участник группы:

— Че-то я смотрю — бардак твориться на группе, хотел вмешаться и все исправить, а потом думаю «а что ваще я, пусть они сами».
— Надо же, я подумал то же самое!

Если сложить все желтое, окажется, что эта заметка — про то, что мне нравится психотерапия.

Тоже мне невидаль! Кому это вообще интересно.

Я только что потратил кучу вашего времени на ерунду.

Таким образом, проблемы «да зачем я буду что-то писать» как-то соотносятся с ощущением, что это никому нафиг не надо. «Тебя не спросили». Ты никому не интересен.

А все эти «да я не такой умный», «да я не такой великий», «да кто я вообще такой» — это просто прикрытие. Человек «просто» считает себя недостаточно значимым и занимает места меньше, «чем ему следует».

«Ваш маленький принц слишком маленький».

И, возвращаясь к пустым заметкам — иногда хочется писать пустые заметки, чтобы не писать заметки впустую. Потому что «иногда это не стоит заметки».

Но это не дзен.

Травма и душа

И снова Дональд Калшед, на этот раз «Травма и душа: Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию».

После его «Внутреннего мира травмы», я писал:

...вспомнил мою очень старую формулировку, что депрессия — это договор с Дьяволом. Вот так, дословно — я пару раз говорил, что я заключил сделку: я согласен на «пониженный эмоциональный фон» (сейчас я понимаю, что это была жуткая депрессия), а взамен я не скатываюсь в полную драму. На вопрос, с кем сделка, я не моргнув отвечал, что с дьяволом.

И вот в «Травме и душе» читаю:

Таким образом, роль Дита во внутреннем мире депрессивного человека – это атаки на связи между эмоциями и мыслями, то есть разрушение способности чувствовать и ограждение души диссоциативными барьерами. В этом процессе он соблазняет человека, пережившего травму, предлагая сделку – замену острого, болезненного страдания, ведущего к трансформации, на более терпимое, но непрекращающееся – хроническое, «вечное» страдание. (Человек в депрессии не осознает этой замены.) Мифологически это классическая фаустовская сделка с дьяволом, то есть отказ во внутреннем мире от творческой работы скорби – от процесса, который в конечном итоге выведет из депрессии к обновлению жизни. Это сделка с «богом», который превращает страдание в насилие.

Ну я, конечно, порадовался за свою проницательность.

«Человек в депрессии не осознает этой замены» (хотя я осознавал) не только потому, что он в депрессии, но еще и потому, что не осознает, что это «классическая фаустовская сделка с дьяволом». Архетипическая.

Продолжая тему зумия и безумия: моя знакомая ищет мужа, я ей такой — «бери программиста», а она — «да у них мифического слоя нету».

«Мифическим слоем» мы с ней называем как раз эту штуку — умение видеть всяких дьяволов.

Совсем грубо говоря, Калшед пишет, что доступ к «мифическому слою» открывается не от хорошей жизни.

Я с ним согласен.

Психическая травма настолько глубинна, что для нее нет средств выражения, но потом на нее «наматывается» мифический слой и ее как-то можно выразить (и то, если терапевт — юнгианец).

Травма — это как бы рана между двумя мирами, через которую можно «пролезть» в другой мир. Я ее воспринимаю, как «люк в ад».

Так и появляется доступ к «мифическому слою».

Что у нас миф? «Совокупность абсолютных (сакральных) ценностно-мировоззренческих истин, противостоящих повседневно-эмпирическим (профанным) истинам», — пишет википедия с ссылкой на непонятного кого, но я могу сослаться на Агранович.

Кто имеет доступ туда, тот имеет доступ к сакральному. По-другому это можно назвать «доступ в коллективное бессознательное».

Получается интересное деление.

Сакралы и профаны.

Маги и маглы.

Ну, вы понимаете?

Картинка по запросу «Улыбка авгуров».

Не страдал — не терапевт.

Не служил — не мужик.

С 23 февраля!

У меня с терапевтом прекрасные отношения, о которых мы оба не догадываемся.

Говорю, мол, «мама никогда не читала мой блог» — и в слезы.

Она отвечает:

— Да ну, а где у тебя, во вконтакте?
— Не ожидал от вас такого оскорбления, у меня stand-alone!
— Адресок не скажешь?
— Эс как доллар, пэ как русская эр, е, эс как русская эс, тэ, a как русская, снова тэ, о кружочком, эр как я наоборот. Точка, ру.

Диалог полностью выдуман. Начнем с того, что мы — на «Вы». Но фактически все так: я рассказал ей, что мама почти всегда знала адрес блога, но никогда его не читала, а она спросила адрес блога.

Самые умные уже поняли, что блог терапевт так и не посмотрела.

Я подождал несколько недель и говорю «Ой, ну мы же все понимаем, мы же взрослые люди. Перенос-шмеренос. Ну конечно мне было обидно, что вы тоже не посмотрели мой блог, хотя и знали адрес».

В итоге блог терапевт так и не прочитала, по крайней мере, ничего не сказала.

Как-то сравнила меня с Гурджиевым. Сел я читать этого Гурджиева... Тоже, короче, «сложный чел» оказался. Его так же невозможно читать, как меня, когда я пишу подобные заметки.

Закралось подозрение, что терапевт меня прочитала и так троллит.

С другой стороны, я тоже молодец: прихожу домой и приношу «список вещей, в которых терапевт меня неправильно поняла, а пояснять было лень».

Например, я ей регулярно говорю «обычно люди об этом не говорят».

Она каждый раз реагирует одинаково: «а в этом кабинете можно об этом говорить?».

Я каждый раз закатываю глаза и говорю «Да, да, I know the deal». Я же тоже терапевт! Я же знаю, что «в этом кабинете можно говорить обо всем».

На самом деле, когда я говорю «обычно люди об этом не говорят», оттуда не следует «...поэтому мне тяжело говорить об этом».

Из этого следует «...потому мне с ними скучно».

И реагировать на это, как «а в этом кабинете можно об этом говорить?» довольно странно. «Псс, чувак, хочешь поговорить о том, о чем хочешь?».

Короче, «обычно люди об этом не говорят, и очень жаль». Вот, видимо, «и очень жаль» она не улавливает.

А мне каждый раз лень объяснять.

И очень жаль.