Я сегодня трахну Лену

Посвящается К.Е.

«Я сегодня трахну Лену!», — было моей первой мыслью, когда будильник откусил и выплюнул начало дня. Середину дня. Вчера засиделись с друзьями. Впрочем, «утро — это то, когда ты проснулся».

Я. Сегодня. Трахну. Лену. Перекатываюсь на пол, пятьдесят отжиманий. Надо быть в форме, ведь я сегодня — да, да. «Я сегодня», — вниз, — «трахну Лену», — вверх. Вниз-вверх. Вниз-вверх. «Я сегодня...». Пятьдесят раз.

Самовнушение. Говорят, помогает.

Лена. Стройная. Красивая. Умная. Одевается, как куколка. Из интеллигентной обеспеченной семьи. Учится на первом курсе мединститута. Играет на фортепиано. Накрахмаленная сука.

И сегодня я ее трахну.

Переходим к водным процедурам. Ванна, душ. Щетину — сбрить, чтобы не колоть девушку в разных нежных местах. Зубная шетка — вверх-вниз, «Я сегодня» — «трахну Лену». Вверх-вниз. Вверх-вниз. «Я сегодня трахну Лену», «я-сегодня-трахну-лену», «ясегоднятрахнулену»...

Думаю, оно того стоит. Думаю, ОНА того стоит. Полтора месяца я водил ее по кинотеатрам и пиццериям, гулял с ней, как с собакой, по парку, слушал, как она цитировала абзацами умные мысли из журналов «Elle» и «Cosmopolitan», легко и естественно выдавая их за свои («Десять вещей, которые вы должны знать, чтобы доказать, что блондинки не дуры»), восторгался ее «богатым внутренним миром» и бездонными глазами. Я научился в нужных местах нервно хихикать, если на экране шла голливудская комедия, и печально хмыкать носом, если в очередной мелодраме герой с героиней опять расставались навсегда. Я даже научился отличать первое от второго, что давалось мне с огромным трудом.

Полтора месяца я полностью и бесповоротно разделял ее мнение, что Хью Грант — «просто душка и я его обожаю», а Бритни Спирс — дура и толстая корова. Вы же понимаете — после этого я просто должен был — ...

И это случится сегодня. Я сегодня трахну Лену.

Вино было заботливо куплено еще три дня назад, когда Лена, томно вздыхая и изящно закатывая глаза, поведала мне, что в понедельник ее параноики-родители отпустили ее на ночь под предлогом Дня Рождения у подруги, что подруга в курсе и не выдаст, и что в эту ночь Лена... если все будет, как я и обещал... музыка... вино... свечи..., то...

Секрет успеха — искренность и немного романтики. Если ты сумеешь сымитировать это — она твоя. Я сегодня трахну Лену.

Короткие, рубленые фразы. Ничего сложного. Никакой логики. Если что-то достаточно долго повторять про себя — установка пойдет в подсознание. И это случится. Я сегодня трахну Лену.

Глупо. Но это работает. А я сегодня трахну Лену.

Впрочем, опаздываю. Накидываю куртку, бегу внизу. Девятый этаж, к черту лифт, ступеньки-ступеньки-ступеньки, нужно быть в форме, ведь я сегодня — ...

Я.

Сегодня.

Трахну.

Лену.

Я. Сегодня.

Трахну.

Лену.

Такси! Такси-и! Я сегодня трахну Лену, такси!!!

Институт, Лена у входа, прости, любимая, опоздал, в щечку — чмок, букет цветов, купленный по дороге, едем скорей, любимая, у нас в запасе — сколько? — часов восемь, а мне так много надо сказать тебе (и, главное, сделать, ведь я сегодня...), давай, давай, быстрей, дядя таксист ждет.

Ну? Ага, едем. Беззаботное щебетанье — «А у нас сегодня на лекции...», «Представь, а вот Дашка!...», «А Женька и говорит...» — мимо ушей, мимо, мимо, мимо, я сегодня трахну Лену. Да, дорогая, да.

Я. Сегодня. Вот и приехали. Открыть дверь. Позвольте ручку? Расплатиться за такси. Трахну. Лену.

Подъезд. Лифт. Дверь. Квартира. Коридор. Зал. Спальня? Зал. Рано.

Я сего... тра... Ну же?..

На пару минут забегаю в спальню. Надо зажечь свечи, опустить шторы и включить «Энигму». Я бы предпочел Nine Inch Nails — «You tear down all my reason... you see through what I hide... you make me perfect... help me get inside...» — ведь я сегодня...

Леночка, дай лапку. Пошли. Мы просто посидим. Там уютно.

Села. Ручки на коленки. Умница. Дай ушко. Ближе. Финальная стадия. Финишная прямая. Кульминация. Игрок под номером 19 прорывается к воротам, и... Замечательная речь — что мне страшно, я боюсь, что я до глубины души напуган теми чувствами, которые она у меня вызывает, что я ее безумно, безумно, безумно люблю, что она замечательный человек и прекрасный собеседник, что «а может быть, нам не стоит торопиться» — великолепная речь уже готова быть высказанной и оцененной по достоинству (особенно, конечно же, «может, нам не стоит торопиться», — они обожают, когда это говорит парень, работает безотказно)... Я медленно беру ее руку, нагибаюсь к самому уху, нежно выдыхаю воздух так, словно живу последнюю, но самую счастливую минуту в своей жизни, и, вместо заготовленной речи, твердо и ясно, тоном, не терпящим возражений, чеканя слова, выдаю:

«Я сегодня трахну Лену».

Снег был похож на наждачную бумагу...

Cнег был похож на наждачную бумагу — такой же черствый и такой же серый. Растопленный, он давал мутную жидкость, скрипящую на зубах и пахнущую дымом. Но пить не хотелось — хотелось закутаться в остатки матраса, лечь и не шевелиться долго-долго. Собственно, именно этим Николай и занимался — тихо лежал в полузабытьи на куче грязных тряпок.

Вывести его из этого состояния мог только тихий плач младенца, доносившийся из картонной коробки. Плач быстро переходил в звуки, больше напоминавшие скулеж собаки, и тогда приходилось снова вставать и разогревать молоко. С молоком ему повезло — в разграбленном продуктовом магазине он нашел несколько ящиков — холодные кирпичи пакетов с надписью «Молоко». Никто не позарился — тащить замерзшие куски льда, а потом растапливать — себе дороже. Обычно ищут мясо. Колбасу. Сыр. Хлеб. Водку. Водка не замерзает.

Ребенок заскулил в очередной раз. Разорвав пакет, Николай швырнул ледяной кирпич молока в кастрюлю. Подбросил к костер пару досок. С ребенком Николаю не повезло — он его тоже нашел. В чьей-то квартире. Вообще, ходить по квартирам было опасным и бесполезным занятием — все, что было ценного разграбили и унесли в первые две недели. Продукты и одежду — позже. Зато можно было наткнуться на таких же, как он неудачников, обходивших полупустые квартиры в поисках еды; деньги, золото и ценные вещи даже и не искали — уже было незачем. Подобные встречи редко бывали дружественными и кому-то приходилось отдавать все, иногда вместе с жизнью.

Ребенок неподвижным свертком — поначалу Николай даже не понял, что это такое — лежал на абсолютно голом столе. Ярко-розовое одеяльце казалось вещью из другого мира — до такой степени глаза привыкли к серой пыле, покрывавшей, казалось, все в этом мире. Судорожно развернув сверток, Николай увидел ребенка. Постоял, глядя на неподвижное личико, двумя движениями закутал обратно и пошел к выходу. И тогда ребенок вдруг заплакал.

Плач ребенка в очередной раз вывел Николая из полузабытья. Он поднялся и пошел в угол, где стояли продукты. Еще четыре пакета молока. Шесть «килек в томатном соусе». Полбутылки спирта. Напоив ребенка молоком, Николай с протяжным скрипом отворил дверь и вышел из подвала — искать еду. Два дня назад удалось поймать голубя. «Поймать» — сказано чересчур громко — голубь стоял неподвижно, изредка моргая глазом и на приближение Николая никак не среагировал — только заморгал еще быстрее и издал странный клокочущий звук. На вкус голубь оказался ничуть не хуже курицы...

Город представлял собой жуткое зрелище — все дома уцелели, разве что витрины в магазинах были местами побиты. Пугало другое — полное отсутствие людей. Когда Николай был маленьким, у него была мечта — проснуться рано утром, выйти на улицу и обнаружить, что все люди куда-то исчезли. И тогда бы он ходил по магазинам, понабрал бы себе самых лучших игрушек. Наелся бы мороженного. Похулиганил бы. Только одно условие — на следующий день все снова должны были появиться. И не спрашивать Коленьку, откуда у него столько новых игрушек.

Но на этот раз люди не появлялись — мечта сбылась лишь наполовину. Да никуда они и не исчезали — просто падали и оставались лежать в колючем сером снегу.

Зима длилась уже не первый год, что, впрочем не так уж и странно для ядерной зимы, но привыкнуть к холоду Николай до сих пор не мог; единственным спасением были сон и еда.

Еда. На огромном острове, где жил Николай просто не было еды — кошек, собак и крыс съели быстро. Один раз он видел, как двое разделывали труп человека — сначала ему показалось, что они его просто обыскивают, но когда один из них замахнулся и в воздухе что-то блеснуло — Николай все понял. Тихо, бочком зашел в ближайший подъезд и простоял там часа два, прислушиваясь к тяжелым ударам собственного сердца. Выходя из подъезда, Николай вдруг резко согнулся и его вырвало желудочным соком.

Пару раз он ходил на пристань. Несколько трупов, наполовину вмерзших в лед. И никаких кораблей.

Войдя в продуктовый магазин через разбитую витрину, Николай привычно сходил на склад, поковырялся под прилавками, открыл холодильники. Ничего. Пустовал даже отдел с кормом для собак. На обратом пути он зачем-то ткнул кассу. Автомат тихо звякнул, открыв свое содержимое. Деньги. Николай аккуратно, бумажку за бумажкой собрал холодные купюры, пересчитал — ровно четыре тысячи триста сорок рублей, швырнул вверх и молча вышел. Потом вернулся, потоптался на упавших купюрах, вспомнил маму и господа Бога. И снова вышел.

Сегодня он опять ничего не нашел — желудок упрямо бунтовал, когда Николай вспоминал о «кильках в томатном соусе» — этих килек был целый ящик, и постепенно начиналось казаться, что всю свою сознательную историю человечество питалось исключительно кильками.

Уловив боковым зрением какое-то движение справа, Николай резко повернул голову и замер. Собака. Не просто собака — теленок. Огромный черный пес неизвестной породы. Николай молча смотрел, пытаясь прикинуть, сколько в нем мяса. И как его поймать. Так они и стояли друг напротив друга на расстоянии в несколько метров. Стояли долго, пока Николай не подумал, что противная псина, возможно, думает о том же — сколько в нем мяса. Мысли поскакали одна за другой. Всех собак давно съели. Эту черную гадину — нет. Значит, его либо не заметили, что при таких размерах просто невозможно, либо не смогли справится, либо...

Мерзкий пес удивительным образом прибавлял в размерах — только что это был просто огромный пес — и вот он уже размером с хорошего коня. Собака продолжала расти и в ее глазах Николай ясно видел человеческий голод, глубокую тоску и холод. И тогда он побежал, что-то крича и всхлипывая. Пес, постояв несколько секунд, сорвался с места и огромной черной тенью заскользил за человеком.

Каким-то чудом Николай добежал до своего подвала до того, как его догнал пес. За железной дверью сразу стало спокойней, но Николай сгреб все ящики в кучу и стал заставлять ими проход, не переставая всхлипывать. Слезы катились по его щекам.

Теперь он совсем не спал — на улице выл пес и царапался в дверь. Стоило Николаю закрыть глаза, как ему начинало казаться, что мерзкая тварь вот-вот процарапает железную дверь и ворвется внутрь.

Килька кончилась быстро, и не смотря на то, что она вызывала в желудка настоящую бурю, без нее было еще хуже. Ребенок стал плакать реже, но каждый раз услышав его тихие завывания, псина за дверью начинала подвывать и скоблиться в дверь. Николай холодел и кидался разогревать молоко — теперь от добавлял туда пару капель спирта — ребенок засыпал быстро и спал долго, да и молока уходило значительно меньше.

Две недели прошли, как в бреду. В последний раз ребенок плакал дня три назад, но время уже не воспринималось как что-то реальное. С голода у Николая начались галлюцинации — в углу сидел огромный черный пес со светящимися глазами. Поначалу это пугало, но скоро Николай привык и даже начал с ним разговаривать. Пес слушал молча, лишь изредка начинал подвывать в такт словам, и тогда Николай вздрагивал, пес исчезал, а вой продолжал доносится, но уже из-за двери.

Ребенок снова заплакал. Николай долго не мог понять, что это за звук, несколько минут ходил по подвалу, пока не понял, что звук доносится из свертка. В свертке лежало несколько килограммов мяса. Мясо как-то странно дергало ручками и ножками. Николая это нервировало. Все мясо, которое он ел, всегда лежало неподвижно и не издавало никаких звуков.

Постояв еще несколько минут, Николай взял ребенка за ноги, лениво размахнулся ударом об стену размозжил ему голову.

Спасти удавалось немногих — остров вымер, но живых людей все еще находили, поэтому вертолеты все еще летали, спасатели с материка все еще ходили по квартирам и искали.

Около одного дома спасатели набрели на невероятных размеров черную собаку. Она все еще была жива, увидев людей, кинулась к ним, ткнула свою морду в руки и тихо заскулила. Несмотря на огромные размеры, псина настолько исхудала, что весила не больше двух килограммов — ее подняли на руки и посадили в вертолет. В том же доме нашли забаррикадированный подвал. Когда дверь наконец-то удалось взломать, на полу нашли мертвого мужчину. На лице его застыла улыбка. В руках он сжимал невообразимо-яркое розовое одеяльце.

Выволакивай будущее!

«Выволакивай будущее!»
Куда? Откуда?
Выволакивать будущее?
Нет, не буду.
Пусть оно само
Волочится — выволакивается.
Все равно
Все не выволочится.
Не выволакается.
Не вылакается.
[06.10.99]

О красках будня

Палитра цвета монохрома,
Весь мир — один сплошной grayscale.
И утром выходя из дома,
За стеклами очков я оставляю краски дней.
Я так устал день ото дня
Встречать столь предсказуемый рассвет.
И с радостью б размазал карту будня,
Да только краски вот в стакане нет.
/27 сентября/