Я совершенно не собирался писать про смерть — что лишний раз доказывает тезис. Есть книга антрополога Эрнеста Беккера «Отрицание смерти» 1973 года, до сих пор не переведенная на русский язык (что лишний раз доказывает тезис), в которой подробно и убедительно изложена мысль, что все, что делает человек — находит способы как-то справиться с тем фактом, что он умрет. Культура, искусство, творчество, геройство, продолжение рода, даже различные комплексы бога — все это «сделано» для того, чтобы скрыть страх смерти.
Идея о том, что любая тревога легко сводится к страху смерти не новая, просто всем было страшно, а Беккер, дописывая книгу, помирал от рака, так что терять было нечего.
Я уже ссылался на главу «Фрейд: тревога без смерти» в «Экзистенциальной терапии» Ялома, в которой он пишет, что Фрейд вытеснял тревогу смерти, поэтому она не занимает достаточного места в его работах. В этой же книге в главе про смерть описаны множественные способы, как люди пытаются справиться с этим знанием, читать ее неприятно и тяжело.
И, наконец, теория управления страхом смерти (terror management theory) — современная научная теория эволюционной биологии (придуманная по мотивам Беккера), говорит то же самое. К смерти можно свести вообще любое проявление цивилизации и психики, даже отделение человека от природы и то, что человек считает себя чем-то лучше животных (животные умирают), или просто тот факт, что человек считает себя чем-то хорошим («самооценка»).
Идея поначалу кажется натянутой, но при ближайшем рассмотрении — нет. Сомневаешься, что что-то не получится? Что самое страшное может произойти? Смерть. Стыдно, что ты не такой? Что самое страшное? Общество отвергнет — смерть. Не знаешь, чем занять себя в жизни? Что самое страшное? Смысл так и не найден, жизнь кончится — и смерть. Геи угрожают твоей сексуальности? Что самое страшное? Разрушение мужественного образа себя — и смерть.
Каждая маленькая потеря переживается, как маленькая смерть и напоминает о большой (поэтому люди так цепляются за свои мнения и поэтому в терапии есть «сопротивление» — попытки удержать status quo). Страх перемен тоже грозит смертью: «работает — не трогай». Сейчас ты жив, если все останется, как есть, то ты будешь продолжать быть живым. Логика неправильная, но очень уж убедительная. Неизвестность пугает по тому же принципу — что самое страшное может скрываться в неизвестности? Смерть. Смерть. Смерть.
Один мой клиент совершенно не боялся смерти (говорил, что он легко представляет, как его кладут в землю и закапывают), но боялся инвалидности, беспомощности и невозможности что-то делать дальше. (Но ведь очевидно, что смерть — это крайняя невозможность, или, как сейчас принято говорить, чтобы не сглазить — «последняя»).
Возможно, с бессмертием психика человека не существовала бы в таком виде, как сейчас. Но история не терпит сослагательного наклонения — а что, если бы терпела? С другой стороны, до определенного возраста дети не подозревают, во что ввязались, почему бы нам не быть, как они?
У меня есть неоригинальная идея, что так называемое «общество потребления» предлагает бесконечные «погремушки» как средство отвлечения от смерти и общая инфантилизация происходит не только потому, что жизнь стала проще, а потому, что ну просто хорошо же быть невинными детьми.
Смерть ставит вопрос смысла: жизнь — ограниченный ресурс, и его хочется потратить на что-то «осмысленное». Поэтому в целом о смерти лучше помнить, чем не помнить, но это не точно. Многие духовные традиции от стоиков и буддистов до кастанедианцев предлагают медитировать на смерть и что-то обретать взамен — например, умение расставлять приоритеты. Кроме того, так называемая «духовность» — это не распевание мантр в белых одеждах, это — попытка посмотреть на собственную жизнь, выходя за ее пределы[1], и не в ключе «если ли там что-то после», а в виде прыжка выше головы. Возможно, «гуманизм» работает так же: как обнаружение, что за пределами твоей жизни есть другие.
С другой стороны, есть люди, у которых со смертью свои счеты — например те, кто пережили смерть родственников в раннем детстве, у таких практика поминания о смерти будет вызывать в лучшем случае сепарационную тревогу[2], не ведущую ни к какой мудрости. Или, например, у одного моего клиента нежелание жить было бунтом против того, что придется помирать — «его не спросили». Конечно же, у него была контролирующая мама (и в какой-то степени этот бунт был против нее). Это не значит, что смерть не связана с расставанием, или что эта принудительность не гнетет, нет, скорее — «помнить о смерти» не является универсальным советом[3].
В этом плане экзистенциальная терапия, хоть и заявляет, что разбирается с самыми ужасными данностями бытия, не может работать по принципу «Страх смерти есть? А если найду?», начинать надо со строительства сарая[4].
Домашнее чтение:
Толстой Лев, «Смерть Ивана Ильича»

[1] Вот хорошее слово — трансцендентность (от лат. transcendens «переступающий, превосходящий, выходящий за пределы»).
[2] «Страх потери», по-простому.
[3] …пока не прошел психотерапию.
[4] У нас в колхозе на повестке дня два вопроса: строительство сарая и строительство коммунизма. Досок у нас нет, поэтому сразу переходим ко второму пункту (анекдот).