Anamnesis

Приятным бонусом психотерапии — если ты пишущий терапевт, конечно — является то, что «терапия есть генеральная репетиция жизни» (Ялом), поэтому она так же богата, как сама жизнь — и осмыслять «чем же таким терапия занимается» можно так же бесконечно.

Все это осмысление является не больше, чем игрой слов, но а что — нет?

Вот, например, анамнез — это история болезни. По-английски — anamnesis. А есть еще такое философское понятие, Anamnesis_(philosophy). По-русски оно называется учение о припоминании или «анамнезис».

Платон считал, что истинное познание — это познание мира идей, которое осуществляется разумной частью души. При этом различается чувственное и интеллектуальное знание (умопостижение, мышление).

Платоновское учение о припоминании (др.-греч. ἀνάμνησις) указывает в качестве основной цели познания припоминание того, что созерцала душа в мире идей, прежде чем спустилась на землю и воплотилась в человеческое тело. Предметы чувственного мира служат для возбуждения воспоминаний души.

В диалоге «Менон» Платон доказывает верность учения о припоминании на примере разговора Сократа с неким юношей. Мальчик никогда до этого не изучал математику и не имел никакого образования. Сократ же настолько хорошо поставил вопросы, что юноша самостоятельно сформулировал теорему Пифагора. Из чего Платон делает вывод, что его душа раньше, в царстве идей, встретилась с идеальным отношением сторон треугольника, которое и выражено теоремой Пифагора. Научить в этом случае — это не более чем принудить душу к припоминанию.

Шутка же в том, что в терапия давно уже не занимеются анамнезом (в первом значении), но занимается анамнезом (во втором).

Ну или в том, что терапия не занимается анамнезом, но занимаются анамнезисом.

Терапевты не пытаются выяснить «ход болезни» (настоящий, взаправду), но пытаются дать клиенту «узнать» — или правильней будет сказать «вспомнить» себя.

Или вот вчера родил, что «терапевт играет большую роль в жизни клиента». Да, одновременно и «иметь заметное влияние» и «притворяться, прикидываться кем-либо».

Разговаривали мы с товарищем на тему «людям же ничего нельзя передать словами, зачем ты тогда пишешь?».

Я довольно настороженно отношусь к книгам по самопомощи, см. «Книги по психологии как топливо для каминов».

Но сам тоже же пишу. У меня даже смешной тэг есть — «как правильно».

Товарищу я ответил что-то пафосное, типа «Да, словами вообще ничего не передать, но а что делать? Не будем отчаиваться. Тем более, что мне кажется, что взять и провести человека за руку никуда нельзя, каждый идет свою дорогу сам, но можно просто подкинуть человеку следующий вопрос. Ну как вот Сократ юношу вопросами замучил, юноша теорему вывел. Он же в правильном порядке вопросы задавал? «В правильном месте в правильное время».

На терапии, кстати, некоторыми терапевтами используется «метод Сократовского диалога». Но это формат один-на-один. В формате один-на-всех приходится говорить с чем-то усредненным, но надеясь, что кого-то что-то зацепит».

Поэтому же я терпимо (и, возможно, даже хорошо) отношусь к людям, которые на разный лад твердят одно и то же. При условии, конечно, что они это делают на разный лад, а не повторяют друг за другом один и тот же набор мемов. («Границы», «созависимые отношения», «осознанность»).

До тех пор, когда они это делают по-своему, есть шанс, что кого-то именно это «по-своему» зацепит, конкретная формулировка, конкретный случай, конкретный человек.

Но бытие самим собой не решает проблем. Оно просто открывает новый путь существования, в котором больше глубины и силы переживаний чувств, больше широты и разнообразия. Человек чувствует себя более уникальным и отсюда – более одиноким, но гораздо более подлинным, так как его отношения с другими теряют свою искусственность, становятся более глубокими, удовлетворяющими его и выявляют сущность другого человека.

На этот процесс и на эти отношения можно посмотреть, и по-другому – как на приобретение знаний клиентом (и в меньшей степени – терапевтом). Но это довольно странное знание. Эти знания не отличаются сложностью, а самые глубокие из них почти невозможно выразить словами. Часто новое знание облечено в такую простую форму, как «Я отличаюсь от других», «В действительности я испытываю к нему (ней) ненависть», «Я боюсь чувствовать себя зависимым», «На самом деле я жалею себя», «Я эгоцентричен», «Во мне действительно есть чувства любви и нежности», «Я могу быть тем, кем хочу» и т.д. Но несмотря на кажущуюся простоту, эти знания крайне важны в каком-то новом отношении, которое трудно определить. Мы можем понимать их по-разному. С одной стороны, это знания, которые становятся частью «меня» и основаны на переживаниях, а не символах. Эти знания аналогичны знаниям ребенка, который выучил, что дважды два – четыре, но однажды, играя с двумя парами предметов, вдруг сознает, обретая совершенно новое знание, что дважды два – на самом деле четыре.

Другое понимание этих знаний состоит в том, что они представляют собой запоздалую попытку соотнести слова с их содержанием в области чувств, – процесс, который задолго до этого имел место в познании. В уме мы осторожно соотносим выбранное слово с содержанием, которое дает нам опыт. Так, я говорю, что что-то происходило «постепенно», при этом быстро (и по большей части неосознанно) перебрав и отвергнув такие слова, как «медленно», «незаметно», «шаг за шагом» и подобные, которые не передают вполне оттенка содержания нашего опыта. Но в области чувств мы никогда не учились соотносить слова с опытом, точно передавать его содержание. Что-то, что поднимается во мне в безопасной атмосфере принимающих отношений, – что это? Печаль это или гнев, раскаяние или жалость к себе? Или это сожаление об утраченных возможностях? – Я путаюсь, перебирая широкий диапазон чувств, пока одно из них не «подойдет», не «почувствуется верным», не покажется, что оно действительно отражает организмический опыт. В ходе этого клиент обнаруживает, что должен выучить язык чувств и эмоций, как ребенок, который учится говорить. Бывает и хуже: он обнаруживает, что должен расстаться с неправильным выражением, прежде чем научится правильному.

Давайте попробуем иначе определить этот тип знания, на сей раз описывая его путем отрицания. Это тип знания, которому нельзя научить. Сущность его состоит в том, что это – одна из сторон открытия самого себя. Имея «знание» в том смысле, в каком мы его обычно представляем, один человек, при наличии соответствующей мотивации и способностей, может передать его другому. Но в значимом научении, которое имеет место в психотерапии, один человек не может обучить другого. Обучение разрушит научение. Так, я мог бы учить клиента, что для него безопасно быть самим собой, что сознавать свои чувства не опасно свободно и т.п. Чем больше бы он это изучал, тем меньше бы овладевал этим знанием, которое возникает лишь в опыте, имея значимость для клиента и составляя его «Я».

Кьеркегор рассматривает этот последний тип знания как истинно субъективный и объективно доказывает, что его, и даже о нем, невозможно сообщить другому человеку непосредственно. Самое большое, что может сделать один человек, чтобы содействовать появлению такого знания у другого, – это создать определенные условия, которые делают это знание возможным. Оно не может быть навязано.

Карл Роджерс

The death of desire

Читаю какого-то парня — эта шутка мне все никак не надоест. Парня зовут Guy Thompson, он ученик Лэнга, известного любителя шизофреников и автора «Расколотого Я».

Поискал в своем блоге — упоминаний Лэнга нет, очень странно.

Во время первой встречи с психиатром он почувствовал к нему сильное презрение. Он боялся раскрыть это презрение, чтобы ему не сделали лейкотомию, однако отчаянно хотел его выразить. По ходу беседы он все больше и больше ощущал притворство, поскольку лишь выставлял ложный фасад, а психиатр, похоже, воспринимал это ложное представление совершенно серьезно. Он подумал, что психиатр все больше и больше кажется дураком. Психиатр спросил, слышит ли он голос. Пациент подумал: «Что за глупый вопрос?» — поскольку он слышал голос психиатра. Поэтому он ответил, что слышит, а на последующие расспросы, что голос — мужской. Очередной вопрос был таков: «Что говорит вам голос?» На что он ответил: «Ты — дурак». Играя в сумасшедшего, он таким образом придумал, как безнаказанно сказать то, что он думал о психиатре.

«Расколотое Я», Лэнг

Или вот еще цитата:

Почему почти все теории деперсонализации, овеществления, расщепления и отрицания стремятся показать симптомы, которые они пытаются описать? Мы оставлены с взаимодействием, но где же индивидуум? С индивидуумом, но где же другой? С моделями поведения, но где же переживание? С информацией и сообщением, но где же чувство и сострадание, страсть и сочувствие?

Бихевиористская терапия представляет собой самый предельный пример такой шизоидной теории и практики — она предлагает думать и действовать исключительно с точки зрения другого без ссылок на «я» психиатра или пациента, с точки зрения поведения без переживания, с точки зрения скорее объектов, чем личностей. Поэтому она неизбежно становится методикой не-встречи, методикой манипулирования и контроля.

Психотерапия должна оставаться постоянной попыткой двух людей восстановить полноту человеческого бытия путем взаимоотношения между ними.

Лэнг — наш человек, короче.

Гай Томпсон, ученик Лэнга, в своей книге, которая называется «The death of desire, an existential study in sanity and madness» ставит перед собой задачу помирить психоанализ и экзистенциальную терапию — а я только из его книги узнал, что они враждуют! Первые четыре главы идет зачем-то пере-фрейминг мыслей Фрейда в русло экзистенциальной терапии: так, например, Фрейд был первым анти-психиатром, потому что сначала изучал мозг, потом понял, что этим не прославишься и занялся терапией. И вообще, те страдания, которые описывал Фрейд, являются обычными человеческими страданиями, отсюда и название его известной работы — «Психопатология обыденной жизни». Но это все понятно, или нет?

В любом случае, я психоанализ примирил с экзистенциальной терапией примерно так же. Но, опять-таки, я не знал, что они враждуют! Единственное «открытие», которое я сделал недавно и про которое я хотел написать — но потом передумал — это то, что Эдипов комплекс, если перевести его в термины экзистенциальной терапии, вовсе не про то, что сын хочет трахнуть маму (правда, он и во фрейдизме не про это).

Фрейд считал, что именно этот комплекс является ключевым, и правильно делал, потому что в терминах экзистенциальной терапии, ситуация эдипового комплекса — это ситуация, когда ребенок узнает, что жизнь — гавно. И это — на всю жизнь. Ребенок хочет вечно оставаться ребенком, а мать ему нужна вовсе не для того, чтобы ее трахнуть, а потому, что всем детям нужна мама, могущественное существо, которое будет заботиться о тебе вечно.

Не будет.

Эрих Фромм, признавая наблюдения Фрейда за проявлениями эдипова комплекса правильными, тем не менее, предлагал понимать эдипов комплекс не столько в узком сексуальном смысле, сколько в более широком, согласно которому сущность инцеста в эдиповом комплексе состоит в том, что индивид стремится оставаться ребёнком, привязанным к оберегающим фигурам (не обязательно только к матери).

Ну вот, уже пост-фрейдисты все правильно понимали, так что невелико «открытие».

Гай Томпсон рассматривает эдипов комплекс как ситуацию, когда у ребенка впервые разбивается сердце, что, в общем-то, тоже «жизнь — гавно».

Первые четыре главы я скучал, даже почти бросил читать, но тут — внезапно! — пятая глава совершенно в отрыве от всего остального состоит из воспоминаний о том, как Лэнг вместо «психушки» открыл свою коммуну, в которую мог прийти любой человек, который плохо себя чувствовал, и пожить там несколько лет.

Вот что Томпсон пишет про опыт проживания там:

There were six or seven bedrooms in the house and everyone was expected to share a bedroom (at one point I was sharing my room with two others). At its maximum, fourteen people lived there. Monday, Wednesday, and Friday evenings Crawford came to Portland Road for dinner and spent the rest of the evening with us, usually late into the night. Before dinner we participated in Hatha Yoga (Iyengar) together. Dinner was prepared by those of us who took it upon themselves to buy the groceries and prepare a meal that evening, the only communal meal of the day. The food was healthy, usually brown rice and vegetables, occasionally meat, followed by a fruit crumble. Coffee and tea were plentiful, and strong. No alcohol. Pot was abundant, but never consumed at meetings.

...

I had expected living at Portland Road to approximate an ongoing, 24/7 acid trip, and I wasn’t wrong. It was terrifying and exhilarating, at the same time. It would take an entire book to do justice to what those four years were like, in order to describe the many exploits and adventures I experienced there, but all I can really give you in this brief chapter is a taste, an appetizer. Laing liked to say that because there were no rules, no patients or therapists (Crawford, like other house therapists, didn’t live there), no pecking order, the effective rule was live and let live: «You take your chances, I’ll take mine.» Despite the care taken to ensure that those who were invited to live at Portland Road were not dangerous, the system wasn’t perfect. Sometimes, unbeknownst to us at the time, someone slipped beneath the radar who proved to be deadly. In the four years I lived there, I was nearly killed on three different occasions by three different residents. Two were men, one was a woman.

На пятой главе я проснулся.

Ну, то есть, вы понимаете? Сначала идет скукотища уровня дипломной работы, и — внезапно — треш, угар, наркотики и содомия (вру, про содомию там ничего нет).

Лучше бы он целиком про это книгу написал.

Например, у них была такая история: поселился человек, который почему-то перестал выходить на обеды и вообще, похоже, в туалет тоже. Ну, они на него насели, а он овощем прикидывается. Говорить не хочет, объяснять не хочет.

Целый год с ним нянчились, массажи делали, с ложечки кормили, в себя приводили. Потом постепенно привыкли и махнули рукой. «Его не спасти».

Примечательно, что это делали сами постояльцы, тоже люди не очень здоровые, а вообще в коммуне было правило «чтобы взять нового человека, все должны сказать, что они не против». Единогласно, никакого большинства. Поэтому каждый говорил «да» и каждый заботился.

И вот года через полтора выходит этот человек к обеду. Совершенно здоровый, приветливый, со всеми разговаривает и все такое. «Ну все, с концами ебанулся», — подумали все, — «скоро сорвется и станет еще хуже». Но нет, он там еще потусовался немного, после чего вернулся к людям и прожил абсолютно нормальную жизнь. Жена, дети, вот это все.

Но, конечно, он рассказал, в чем было дело: по неизвестной причине, этот «больной» твердо решил, что ему полегчает, если он, не прерываясь, досчитает до миллиона и обратно. Так просто.

Но все ему мешали же!

Почему он просто все не объяснил сразу, да? Он в своей жизни устал всем все объяснять и хотел хоть раз сделать все по-своему, без объяснений. В этом и была проблема!

Как легко догадаться, я советую Лэнга и пятую главу «The death of desire».

Привязанность

Год назад мы работали над пафосом. Сейчас актуальная тема в работе другая.

«Сегодня призадумалась: а ведь много путаницы в очень близких по звучанию и таких разных по значению словах. Например: доверять и довериться», — пишет какой-то психолог в ленте (a friend of a friend в фейсбуке).

В комментариях — не лучше: «Язык нас часто обманывает. Важно помнить о различиях между словами и тем, что они означают».

Далее автор поста интуитивно выводит смысловую разницу между несовершенным (доверять) и совершенным (доверить) глаголом, локально и на примере этих двух. Дескать, «доверять» — это более интерактивный процесс, а «довериться- это типа в омут, на авось, как прокатит». Люди лайкают, комментируют в силу своих способностей.

Решил не проходить мимо этого поста, так как он наглядно иллюстрирует тезис «мне с людьми скучно». Формулировка — «мне с людьми скучно, потому что (мне кажется, что) я все знаю» более понятна для людей, но при этом совершенно не точна. Но данном случае я, конечно, «знаю», что есть совершенные и несовершенные глаголы.

Гугль нам учтиво подсказывает, что:

Урок русского языка в 4 классе
Тема: Глаголы совершенного и несовершенного вида.

Цель: научить распознавать глаголы совершенного и несовершенного вида.

Задачи:
Образовательные:
• Формировать знания о глаголах совершенного и несовершенного вида.
Развивающие:
• Развивать внимание; логическое мышление; орфографические и каллиграфические навыки письма; обогащать словарный запас; активизировать связную речь учащихся.
Воспитательные:
• Воспитывать любовь к языку, уважительное отношение друг к другу.

Со многими другими вещами, даже если я не знаю правильных «терминов», ощущения те же — «я среди детей 4-ого класса». Эти дети вокруг говорят о какой-то банальной херне, а я чувствую одиночество.

Что же делать?

(Надевает белый халат терапевта).

Решений у этой проблемы больше, чем одно.

Раз

Можно начать всех ненавидеть, быть непризнанным гением, в комментариях занудствовать, ехидничать и проявлять агрессию прочими способами. Примерно здесь же находится вариант «поставить на людях крест и уйти в отшельники».

На этом «решении» можно застрять, если ты «не в контакте со своими чувствами», когда «людишки тебя бесят», но совершенно не понятно, почему. «Потому что дураки».

И нет ведь никаких сомнений. Действительно — дураки. Ну то есть да, конечно же дураки, но это не имеет никакого отношения к данному вопросу. В качестве спойлера: мы ведь уже сформулировали, что это одиночество. Да, потом идет рационализация «с дураками не общаюсь, поэтому и одиночество». Но!

Два

Можно признать, что не все люди дураки и начать искать умных людей, которые знают что-то, что я не знаю. Это довольно большой шаг по сравнению с первым вариантом. Например, потому что — снова спойлеры — можно выяснить, что дело вовсе не в уме. Но допустим, что в уме. Мерилом «подходящести» людей в таком случае является ум и новизна, а главным взаимодействием — обмен чем-то новым. «Скажи мне то, чего я не знаю».

Поэтому, например, приятно тусоваться с людьми, которые тебя старше, как и понятна обратная ситуация — когда ты заводишь протеже себе.

Еще одно мерило — это, несомненно, прохождение тестирования. Например, человек мне подойдет, если поймет все мои шутки. Или сможет меня вынести. Или читал те же книжки, что и я. Ой-ой, это уже опасно близко к «мне нужен близнец».

Второй вариант лучше первого, но остается любопытство, какой такой ерундой люди занимаются, когда не обмениваются новой информацией.

Три

Третий вариант пока плохо изучен наукой, назовем его «шмлизость». Или, например, «обношения». Или «швязи». Черт, это все выглядит, как выдуманные слова.

Вот что мне удалось до сих пор выяснить:

Это чувство, которое ты испытываешь к местам и вещам, которые выбрал сам.

То чувство, которое испытывал к первой кошке, пока она не померла.

Как мы его назовем?

Некоторая внутренняя теплота.

Обычно холод, а вот тут теплота.

Оно, конечно, не «любовь» — любовь это по Фромму «активная заинтересованность в жизни и развитии того, что мы любим».

Ладно. Пусть будет «теплота». Или даже «привязанность».

Оказывается, это чувство могут испытывать люди по отношению к людям.

Нет, подожди, «дай этому осесть».

Как они это делают — я не знаю.

Есть три гипотезы.

1. «Со мной что-то не так». Не заслужил, мордой не вышел, не судьба.
2. «С ними что-то не так». То самое «да дураки они все».
3. «Что-то в нашем взаимодействии не так».

«Любить — это хотеть касаться» (приписывается Станиславскому). «Меня никто не любит» — в таком случае «меня никто не касается». Что опасно близко к «меня ничего не касается», что, как мы знаем, процесс обоюдный, если не сказать большего («я ни во что не вовлекаюсь»).

Опять оно.

Вернемся к кошечкам, вещам и местам.

У меня была навязчивая идея посетить комнату в общежитии, где мы жили, когда мне было 7 лет. Там, конечно, сейчас живут студенты. Зайти, сказать «здесь прошло мое детство»? Развивая мысль — перед смертью можно было бы посетить все памятные места. Дом в деревне. Там тоже сейчас живут другие люди? «Города не навязываются» и «города нас всех перестоят» — в качестве ответа на вопрос «почему с городами выстраиваются отношения?». Оба ответы поняты.

«Люди шумные и смертные», если искать разницу.

Со смертностью мы ничего поделать не можем, так что перейдем к шумности.

Согласно моей гипотезе, привязанности заводятся от времени, в процессе которого ты и объект привязанности соприкасаются.

Просится английское слово exposure. Там и being exposed и время, в течение которого что-то влияет на что-то («a laying open or subjecting to the action or influence of something»). В русском есть «экспозиция» (в музее и в фотографии), в фотографии экспозиция — это время и процесс, когда на фоточувствительный элемент льется свет, оставляя отпечаток.

Exposure потому что imprinting. That’s why.

Здесь же была гипотеза относительно ртов. В «Путеводителе по Галактике» у пришельца с другой планеты была идея о том, что люди так много говорят потому что боятся, что у них зарастут рты. Другая его идея, более гуманная (или наоборот) — цитирую — «если люди перестанут упражнять свой ротовой аппарат, подумал он, у них начнут работать мозги».

Моя гипотеза ложится примерно туда же: общаясь, люди не создают контент. Они не «обмениваются информацией» и не говорят ничего важного, полезного или даже осмысленного.

Когда собаки лают по ночам, передают ли они какой-то важный кусок информации? Или просто «Я здесь, а вы? И вы здесь, зашибись».

Лягушки на болоте, квакая, «привлекают самок». «Я здесь! Я есть! К спариванию готов». Здесь я, cogito.

Или, в рамках концепции exposure, они просто увеличивают время, в течение которого завязывается привязанность. То есть, люди разговаривают в основном для того, чтобы у окружающих создавалось ощущение, что они не пустое место. Ой, здесь кто-то есть! А давайте к нему привяжемся.

Когда два человека долго разговаривают (или просто взаимодействуют) друг с другом, они становятся близки. Содержание разговора не важно.

Эта гипотеза нам нужна не для того, чтобы обидеть людей, а для того, чтобы как-то оправдать не-людей. Допустим, у нас есть человек с нарушениями привязанностей. Допустим, он не привязывается к людям. Тогда все это социальное кваканье будет восприниматься им как пустая болтовня.

А не-пустой болтовней будет что-то «информативное» (если у такого человека нарушена эмоциональная сфера) или что-то очень глубокое (если не нарушена), чем делятся только с близкими людьми.

От нового человека при знакомстве быстро становится скучно, так как он упорно не прекращает «гнать пургу» и не переходит к «нормальным разговорам». А «гнать пургу» он не перестает потому, что ему/ей нужно время, чтобы к тебе привыкнуть и «расслабиться». То самое exposure.

«I bond fast. Time is an illusion», — Катя говорит, что это про меня.

«Считаем человека близким с сегодняшнего дня», — могу сказать я и сделать. Не знаю, как.

Мне кажется, другие способы у меня не работают. Например, я не могу себе позволить (почему и как — отдельная тема) привязаться к человеку «естественным образом», но умею вступать в близость (и выступать из нее).

Здесь у некоторых может возникнуть подозрение, что это не настоящая близость и привязанность, так как «слишком быстро». Или, например, есть люди, которые быстро влюбляются в свою мечту, «понапридумывают себе всякое», а потом разочаровываются. Это совсем другое — поиски спасителя, Идеальной Сиськи. Но мы-то знаем, что спасение невозможно. Death is the most certain possibility. (Heidegger).

Можно сказать, что я умею вступать в близость, но не понимаю привязанность. Это взрывает «обычным» людям мозг, это еще хуже, чем секс без обязательств!

Вот над этим сейчас и работаем. Как выносить человека, пока он к тебе привыкает и говорит только о погоде? «Как терпеть жену 15 лет до того, как она наконец-то расслабится и станет человеком?».

Возвращаясь к посту, упомянутому в начале, и глядя на него свежим взглядом, мы понимаем, что это не «тупые люди говорят глупости», не «люди обсуждают язык», а просто «люди дружат».

Поддерживают связи, ква-ква, и вот это все.

А тебе просто завидно!